THE CURE  "Всегда мало": глава из биографии

Одни называют эту группу суперзвёздами, другие считают её культовой, по мнению третьих, оба определения верны. И первые, и вторые, и третьи будут рады познакомиться с подробной авторизированной биографией The Cure, впервые выпускаемой на русском языке издательством "Кабинетный учёный". Автор богато иллюстрированной книги "Всегда мало" – английский журналист Джефф Аптер. В основу повествования легли десятки интервью, в том числе эксклюзивные беседы с участниками первого оригинального состава. Читатели из первых уст узнают, как музыканты во главе с харизматичным Робертом Смитом (Robert Smith) создали собственный неповторимый стиль, сохранили нетривиальную интонацию, выпустили десятки хитов и стали суперзвёздами, собирающими тысячные стадионы.
Специально для читателей Звуков издательство "Кабинетный ученый" предоставило главу, в которой идёт речь о записи дебютного альбома The Cure, выпущенного ровно 40 лет назад.

Во многом панк-рок был революцией, которой не было. Даже в июне 1977 года, когда рычащий и плюющийся Джонни Роттен с крышесносными Sex Pistols взломали топ-10 Великобритании своим антигимном 'Боже, храни королеву", гнилозубый Джон Лайдон удивительным образом уживался в чартах с такими матёрыми мейнстримовыми персонажами, как Род Стюарт (стонущий ‘I Don’t Want To Talk About It’), Барбра Стрейзанд (с песней ‘Evergreen’ со слезоточивого альбома A Star Is Born) и The Jacksons. Что и говорить, если даже невыносимо милый саундтрек к "Маппет-шоу" попал в одну десятку с Sex Pistols? Даже в момент максимального расцвета панка радиоволны и хит-парады не очистились полностью, вопреки призывам глашатаев панк-движения: в кильватере "Пистолз" верхние строки в чартах по-прежнему занимали артисты лёгкого жанра вроде Brotherhood Of Man, Showaddywaddy, Hot Chocolate и Оливии Ньютон-Джон. Но как вскоре предстояло понять молодому и впечатлительному Роберту Смиту, сама концепция панка была безупречна: чтобы играть, не нужно было быть идеальным вокалистом или виртуозным музыкантом — хотя при взгляде на прог-рокеров создавалось именно такое впечатление. Пофигизм, некоторая доля отчуждённости, изящная гармония штанов в обтяжку и горсти стратегически воткнутых английских булавок — ничего большего для того, чтобы собрать панк-группу, не требовалось. И тысячи бесправных молодых людей (разумеется, вперемешку с неизбывными модниками) подхватили боевой клич.

Роберт Смит вспоминает о панке с немного иной точки зрения, нежели большинство. Он не был Джо Страммером, дающим пинка истеблишменту. Для Смита панк был не столько социальным протестом, сколько возможностью «пойти выпить и подрыгаться» с товарищами. С точки зрения Роберта, пик панка пришёлся на 1977 год. "Просто это было весело. Апофеоз случился летом 1977-го. Все говорят: “О, 1975-й”. А вот и нет. Это в 1977 году Sex Pistols стали номером один и в чарты стали попадать The Stranglers с The Buzzcocks. Это было восхитительно. Все думали: “Ух ты, всё меняется!”"

Лола Толхёрста панк тоже растормошил. "Это был конец семидесятых; для многих, кто тогда начинал, идея играть в группе и выпускать пластинки была несбыточной мечтой. Мы думали, что надо быть действительно крутыми, и всё это казалось совершенно недосягаемым. И тут случился панк, и мы поняли: “Эй, да мы тоже так можем!” Мы штудировали Melody Maker, ходили смотреть на The Stranglers и понимали, что ничем от них не отличаемся. До этого всё казалось таким таинственным, безумно сложным".

Как часто бывает во время настоящих революций, эпицентр панка был сразу в нескольких местах. Радикалы по английскую сторону Атлантики клянутся на стопке журналов Sniffin’ Glue, что панк начался в 1975 году в Челси с "Секса" — бутика Вивьен Вествуд и её партнёра Малкольма Макларена, человека, который достаточно поднаторел, заведуя недолгое время делами The New York Dolls, прежде чем заняться Sex Pistols. Американцы же настаивают, что революция официально произошла в 1974 году, когда житель Нью-Йорка Хилли Кристал распахнул двери клуба "Си-Би-Джи-Би" (аббревиатура от "кантри-блюграсс-блюз" — именно эта музыка, по идее, должна была там звучать). Душная парилка размером с обувную коробку, расположенная в раю бездельников Бауэри, предоставила сцену артистам вроде The Ramones и Johnny Thunder & The Heartbreakers, когда эпидемия панка захлестнула обе стороны Атлантики.

Хотя историки культуры продолжают спорить о корнях явления почти три десятилетия спустя, достоверно известно следующее: во второй половине семидесятых годов несколько действительно новаторских артистов (The Ramones, Sex Pistols, The Clash, Blondie, The Damned и австралийские изгои The Saints) вполне освоили принцип "сделай сам", лозунг "назад к корням" и агрессивные "три правильных аккорда", которые и определили звучание панк-рока. В Лос-Анджелесе клубы вроде "Флитвуд" и "Маск" не боялись включать в афишу The Weirdos и Black Flag, а Родни Бингенхаймер, самозванный мэр бульвара Сансет, ставил The Ramones, Pistols и The Clash в эфире радиошоу Rodney On The ROQ. В это же время в Великобритании эти гнусные рожи взирали со страниц не только New Musical Express и Melody Maker. Заокеанскую сцену освещал журнал Slash.
Естественно, основные средства массовой информации боялись панка, как чумы, особенно после того, как Стив Джонс выругался матом в прямом эфире в декабре 1976 года во время выступления Sex Pistols на шоу Today канала Thames TV. А когда репортеры увидели слэм, бывший скорее ритуалом мужской дружбы и доверия, нежели чем-то иным, LA Times разместила материал под огромным заголовком: "СЛЭМ!" Молодёжь просто не могла сопротивляться всему этому.

От пригородного Кроули до грязных клубов Лондона, Нью-Йорка и Лос-Анджелеса, в воздухе которых запах опасности был перемешан с резким ароматом лака для волос, было несколько световых лет, но панковский принцип "сделай сам" быстро нашёл отклик у молодых людей из The Obelisk (или Malice, как они вскоре стали себя называть). Вообще, Лол Толхёрст видит определённые преимущества жизни в Кроули: "Если подумать, тамошняя атмосфера вполне располагала к тому, что мы в итоге сделали. С одной стороны, столица была достаточно близко и мы знали, что происходит, но в то же время мы были достаточно далеко и не чувствовали себя частью какой-либо сцены. Все эти городишки вроде Хорли и Кроули породили множество очень необычных персонажей. Это сформировало наше отношение к большинству вещей. Мы не были ушлыми городскими ребятами, но у нас тут была своя атмосфера, в которой мы выросли".

И хотя панк подарил Смиту, Толхёрсту, Демпси и остальным участникам их постоянно меняющегося состава определённую жизненную позицию, а то и звучание, — напрямую на их музыку всё-таки повлияла волна появившихся вскорости постпанк-групп (как только Malice выросли из весьма ограниченного репертуара кавер-версий Хендрикса, Алекса Харви и Thin Lizzy).

Не нужно много ума, чтобы понять, что постпанк был следующим шагом музыкальной эволюции после панк-рока. Многие принципы оставались незыблемы: подпольный дух, неприятие славы, запрет на затяжные соляки и чем суровее морда, тем лучше. Malice, безусловно, не были самой искусной группой на планете, поэтому эти существенные добровольные ограничения подошли им идеально.

Группы типа The Gang Of Four, Talking Heads и Wire, исповедовавшие художественный подход к панку, встали во главе лагеря постпанка. Корчащийся, дёрганый вокалист Иэн Кёртис возглавлял манчестерскую группу Warsaw, вскоре переименованную в Joy Division. Старт группы был безупречным: они собрались сразу после того, как Питер Хук и Бернард Самнер 4 июня 1976 года стали свидетелями выступления диких Sex Pistols в Манчестере. Кёртис отозвался на их вывешенное в местном музыкальном магазине Virgin объявление о поиске певца. Все эти группы прямо повлияли на раннюю музыку и мировоззрение Роберта Смита сотоварищи — особенно Joy Division, а точнее, их второе пришествие в виде New Order (которые даже обвиняли The Cure в плагиате. Может, их претензии и не были беспочвенны, но до этого было ещё далеко).

На Sex Pistols в то северное лето 1976 года среагировали не только Самнер с Хуком. "Anarchy In The UK" Роберт Смит впервые услышал на вечеринке в последний год учёбы в школе.
"Помню, как подумал: вот оно! Это можно было только полюбить или возненавидеть. Тем летом страна раскололась на два лагеря. Надо было делать выбор: либо остаёшься за бортом, либо принимаешь новое движение".

Северянами, которые оказали одинаково ощутимое влияние на ранние песни и звук Роберта Смита, были и манчестерские The Buzzcocks, основанные в 1975 году. Четверо её участников — Говард Девото (урождённый Говард Траффорд), Пит Шелли (он же Питер МакНейш), Джон Махер и Стив Диггл - в то время больше причисляли себя к расцветающей "новой волне", хотя их гулкому гитарному арсеналу воздавали должное большинство панков и сочувствующих постпанку. Но корни The Buzzcocks уходили в глубокое прошлое: такие ранние нервные излияния, как "Orgasm Addict" и "What Do I Get?" (и, конечно, "Have You Ever Fallen In Love’), умело объединяли неугомонную взбалмошность и нигилизм панк-рока с горько-сладкой мелодичностью The Beatles и The Kinks. Это было немалым достижением — и оно не прошло незамеченным для мечтательных жителей Кроули Роберта Смита и Лола Толхёрста.

В 1999 году в дискуссии об истоках The Cure Смит назвал разных деятелей панка и постпанка, включая The Buzzcocks. "В самом начале, когда нас было всего трое, я хотел быть похожим на Wire или [Siouxsie &] The Banshees. Это были люди, которым я подражал изначально. Их поколение опережало нас буквально на год. В них была определённая сила, превосходящая панк. Я хотел, чтобы The Cure были такими, но у нас не получалось. На самом деле сначала мы звучали как Buzzcocks, но, думаю, это потому, что я ещё только учился писать песни. Возможно, в них прослеживалось влияние ранних The Beatles [которых, как мы помним, в мир Смита принесла сестра Маргарет] — любовь к трёхминутным гитарным поп-песенкам".

Панковский и постпанковский принцип "и так сойдёт" попал на благодатную почву в лице Смита, быстро утомившегося от своих формальных гитарных занятий с "самым махровым гомосеком, которого я когда-либо видел". Учиться на собственном опыте казалось свободно мыслящему подростку более естественным. "Что вдохновляло меня [в панке], — вторит Смит своему коллеге по группе Толхёрсту, — так это что всё можно сделать самим. Это было громко, быстро и шумно, а у меня был самый подходящий для этого возраст". Даже подростком Смит был достаточно умён, чтобы взять нужные и отбросить ненужные ему аспекты панка — и это не имело ничего общего со слепой данью моде. "Я ведь не жил в Лондоне или других крупных панк-центрах, и для меня дело было не в стиле. Пройтись по Кроули в булавках [или в чёрном бархатном платье, как Смит уже убедился] значило огрести звездюлей. На мой взгляд, риск того не стоил, так что, к счастью, фотографий в облегающих штанах у меня нет. Мне казалось, что панк — это скорее образ мыслей".

Однако в первые месяцы 1976 года этот образ мыслей ещё не определял мир Роберта Смита. Ему пришлось столкнуться с более реальными проблемами, вызванными его пренебрежением к режиму Сент-Уилфрида. Отношения учителей и ученика испортились настолько, что Смита временно отстранили от занятий, хотя активность его отца в школьном совете гарантировала, что это ненадолго. "Говорили, что я подрываю основы, но дело было в личных отношениях — просто я ненавидел директора".

К этому времени Смит уже вскормил в себе глубокое самолюбие, которое могло пригодиться, окажись он случайно поп-звездой. "Когда я учился в школе, — признаётся Смит, — я считал себя лучше учителей». Однако правда была в том, что учиться Смиту в школе Святого Уилфрида было вовсе не так тяжело, как он всем рассказывает. По крайней мере один из преподавателей Сент-Уилфрида говорит, что Роберт был популярен даже среди учителей. "Особенно среди молодых. Он был творческим, чуждым авторитаризма, незаносчивым — слишком уж хорошо его воспитали".
По словам Майкла Джорджсона, преподавателя театральной студии школы Святого Уилфрида и классного руководителя Смита и Толхёрста, который и по сей день остаётся близким другом Алекса и Риты Смит, хорошее воспитание не давало их сыну преступать границы дозволенного чересчур далеко. "Роберт воспитывался в заботливой семье, — говорит Джорджсон, — и никогда не вызывал чрезмерного беспокойства ни на занятиях, ни вне стен школы. Он с радостью работал с другими, но в основном был сам себе голова." От Толхёрста у Джорджсона остались другие воспоминания: "Мальчиком Лоуренс Толхёрст был достаточно приятным, но ленивым и с минимальными талантами. Зато он был очень хорошим другом Роберта, который к Лоуренсу был крайне привязан". О Демпси Джорджсон почти ничего не помнит, кроме того, что тот был так же популярен, как и Смит.

Эта популярность, естественно, никак не умаляла их энтузиазма по поводу музыкальных возможностей группы Malice, в которую превратились The Obelisk. Никто не знал, что ждёт их в будущем, но, пожалуй, именно музыка давала Смиту и Толхёрсту надежду избежать ежедневной рутины, в которую, как они могли видеть, лучше было не попадать. "Когда всё [The Cure] начиналось, — признаётся Смит, — у меня не было никаких других целей или скрытых мотивов кроме возможности просто не работать".
Если населённый средним классом пригородный Кроули был маловероятным местом для рождения такой влиятельной и чрезвычайно успешной группы, как The Cure, то место для приобщения к таинствам рок-н-ролла они себе выбрали ещё менее подходящее. 23 января 1976 года Malice, в состав которой теперь входили Смит, Толхёрст, Марк Чекканьо, Демпси и ещё один школьный друг по имени Грэм, собралась в церкви Святого Эдварда для первой «настоящей» репетиции группы. Смит вспоминал этот джем-сейшн в официальной биографии группы "Десять воображаемых лет".

"Я думаю, мы собрались потому, что Марк Чекканьо очень хотел быть гитарным героем. У Майкла был бас, у меня была гитара, у нашего первого барабанщика Грэма — ударная установка. А у его брата были усилитель и микрофон, поэтому он стал петь". После этого ребята стали регулярно репетировать вечерами по четвергам, но вскоре обнаружилась проблема, которая мешала им развиваться: петь никто не умел.
Смит: "В один прекрасный вечер мы решили, что [вокалист] нам не подходит, он просто не умел петь, и тем же вечером, примерно в конце апреля [1977 года], приехал Лол и убедил нас, что может барабанить. Барабанной установки у него, правда, не было, но мы всё равно взяли его к себе".

Демпси в "Десяти воображаемых годах" вспоминает, как "учил Лола барабанить. Каких-то конкретных целей мы перед собой не ставили. Просто чтобы было чем заняться и о чём поговорить". В нашем разговоре в 2005 году Толхёрст это подтвердил: "Одной из главных причин, по которым мы создали группу, было то, что нам хотелось хоть чем-нибудь заняться".

К октябрю не только репертуар Malice (явно под влиянием Смита) пополнился каверами песен Боуи, Хендрикса и Алекса Харви, но и репетировать они стали уже трижды в неделю. Чекканьо, которого больше привлекал джаз, оставил группу, так что Malice пришлось искать нового гитариста. Так появился Пол (Порл) Стивен Томпсон, человек, который будет дрейфовать в мир The Cure и обратно на протяжении следующих тридцати лет.

Порл, старший из четырёх детей, родился 8 ноября 1957 года в Уимблдоне, на юго-западе Лондона. В 1962 году Томпсоны ненадолго переехали в австралийский Мельбурн, а в 1964-м оказались в Кроули. Вместе с сестрой Кэрол и братьями Эндрю и Робертом Порл учился в детской и юношеской школе Саутгейт-Кроули, а закончил обучение в общеобразовательной школе Томаса Беннетта в 1974 году. На момент знакомства с Malice он работал официантом в близлежащем аэропорту Гатвик. Обычно на репетиции он приходил в форме официанта, резко контрастировавшей с его буйной кудрявой гривой — почти как у Марка Болана. Если бы каждому спальному пригороду столицы разрешалось иметь всего одного двойника какой-нибудь рок-звезды, в Кроули им бы точно был Порл Томпсон.

Нашли Порла через Толхёрста, который встречался с его сестрой Кэрол. (Чтоб далеко не ходить, спустя много лет Томпсон женится на младшей сестре Смита Джанет.) Порл, уже достаточно известный в Кроули как гитарист, к тому времени был шапочно знаком со Смитом — тот захаживал в местный музыкальный магазин, где Томпсон работал продавцом, поговорить об эзотерической музыке. "Он пришёл за Songs Of The Humpback Whale, — рассказывал Томпсон, — и оказалось, что нам нравятся одни и те же вещи". Вскоре Толхёрст стал проводить с Порлом больше времени, чем с Кэрол. "В итоге оказалось, что мне интереснее болтать с Порлом о музыке, к ужасному огорчению его сестры, которая из-за этого меня бросила. Тогда я сказал Порлу: “Слушай, у нас есть группа, не заглянешь к нам?” Поскольку он был местным гитарным героем, тут нам, конечно, свезло".

"У него уже была приличная репутация, а мы были простыми пацанами из Кроули, — подтверждает Смит. — Единственным настоящим гитаристом в Кроули был он". По словам Толхёрста, "Порл был очень артистичен, но тусил с компанией каких-то отморозков [в шко- ле Томаса Беннетта]".

Когда Томпсон впервые присоединился к группе, позже ставшей известной как The Cure, Смиту хватило ума сообразить, что статус Томпсона как легенды родного города на самом деле может привлечь к группе внимание публики. "Он был участником первой инкарнации The Cure, — сказал Смит в 1989 году, — потому что люди шли на него. Мы играли в пабах, нам было по шестнадцать лет. Люди ходили на нас только потому, что на гитаре играл Порл. Они даже не знали названия группы, просто Порл играл на гитаре. Так что это было довольно забавно". Но, заметьте, вовсе не смешно — для человека с такими сочинительскими амбициями, как у Роберта Смита.

Опять же, учитывая, что "городом рок-н-ролла" Кроули назвать было довольно затруднительно, группе пришлось искать место, чтобы выпустить своего рок-зверя на свободу. К этому моменту Смиту надоели бесконечные репетиции. "Мы много джемовали, а мне это ни фига не нравилось. Зачем играть ещё один блюз? Зачем менять аккорды? Почему не ограничиться ми?» По крайней мере Смит к первому публичному выступлению был определённо готов. На этот раз они выбрали аббатство Уорт на холме Тёрнера в Кроули, которое позиционировало себя как "английский бенедиктинский монастырь в меняющемся мире с общиной римско-католических бенедиктинских монахов, стремящихся следовать Евангелию Иисуса Христа в рамках, предусмотренных уставом монахов и настоятеля". Задним числом выбранное место кажется идеальной стартовой площадкой для группы, чьи альбомы позже будут называться "Порнография", "Вера" и "Распад" и которую зачастую станут обвинять в порождении целого поколения безбожных готов.

Итак, впервые группа Malice явила себя миру 18 декабря 1976 года на рождественской вечеринке фирмы Upjohns. Ныне Алекс Смит руководит этим предприятием, а тогда он просто помог группе сына вписаться в событие в качестве музыкантов. Но вместо того чтобы в полном электричестве грянуть ‘Foxy Lady’ Хендрикса и ‘Faith Healer’ Алекса Харви (а то и что-нибудь из репертуара джинсовых рокеров Status Quo, которых Смит увидел в 1971 году и счёл "фантастическими"), группе пришлось играть акустику, скрываясь под вымышленным именем. Название Malice нашли не совсем подходящим для освящённой территории аббатства Уорт (где Смит и Мэри обвенчаются двенадцать лет спустя), поэтому ребята явились с акустическими гитарами и бонгами, сели на пол и стали играть. "Это был корпоратив, — вспоминает Толхёрст. — Мы сидели на хорах аббатства Уорт с бонгами и акустиками и просто бренчали всякую ерунду. Публика вежливо аплодировала: ещё бы, играл сын босса, им приходилось казаться милыми". В итоге в мире рок-н-ролла всё осталось на старых местах, по крайней мере на какое-то время.

Два дня спустя Смит, Толхёрст, Демпси и Томпсон ненадолго воссоединились с гитаристом Марком Чекканьо. Amulet, новая группа Чекканьо после его ухода из Malice, собиралась играть концерт в Сент-Уилфриде, и Malice упросили вписать их туда же. Естественно, именно Смиту пришлось лично уламывать своего заклятого врага, директора школы. Смит сказал ему, что Malice — это группа, которая играет джаз-фьюжн, что было вполне приемлемо, и им дали зелёный свет. О том, что он сам участник этой группы, Роберт тактично умолчал.

Порл Томпсон сделал слегка обдолбанную афишу концерта, где шоу было заявлено как "Специальная рождественская сборная вечеринка». «Джаз-роковый ансамбль" Amulet значился "специально приглашёнными [sic!] звёздами". О таинственной группе Bootleg, также упомянутой на афише, ничего не известно, хотя Майкл Демпси, со своей стороны, подозревает, что это, возможно, было просто уловкой, позволившей поднять цену билетов до 30 пенсов.

Поскольку Смит, мягко говоря, ещё не был готов занять своё место у микрофона, исполнить роль фронтмена группа уговорила Мартина, журналиста местного Crawley Observer. Безо всяких репетиций он вылез на сцену в костюме-тройке, шарфе "Манчестер Юнайтед" и мотоциклетном шлеме, который так и не снял, чтобы не быть узнанным. По словам Толхёрста, лучшим в этом бумагомараке, изображающем вокалиста, было то, что он "отлично копировал Дэвида Кэссиди". "Мы репетировали раз сто и разучили шесть песен, поэтому решили выступить на публике, — говорит Смит. — Занавес открылся, а мы стояли там и лажали. Это была катастрофа. Я начал не с той песни и так весь концерт и шёл с опережением, сам того не замечая, пока они не заиграли последнюю, которую я уже отыграл".

Как бы то ни было, на этом выступлении прозвучали ‘Foxy Lady’ (позже The Cure изувечат её на своём дебютном альбоме Three Imaginary Boys), ‘Wild Thing’, которую попытался спеть Толхёрст, ‘Suffragette City’ Боуи, ‘Jailbreak’ Thin Lizzy и собственная песня Смита ‘Night Like This’, которая в итоге всплывёт на лонгплее The Cure 1985 года The Head On The Door. Соврав насчёт "джаз-рок-фьюжна", Смит и Ко начали играть то, что он сам определил как "громкую быструю музыку". Грохот стоял невыносимый — "вопящий вал фидбэка", по словам Смита, и стоило им начать играть, как большинство из трёхсот человек, находившихся в зале, ломанулись к дверям. "Там была ещё одна группа, гораздо опытнее нас, — вспоминает Лол Толхёрст, — но основу того, кем нам предстояло стать, мы тогда заложили. Это было испытание огнём. Публика реагировала красноречиво: зрители, не успевшие сбежать, угрюмо жались к стенам".

Смит оценивает выступление куда радикальнее: он полагает, что их приняли за панков, а панком молодёжь Кроули не очень интересовалась. "Мы сразу всем не понравились, и они ушли, но нам было пофигу, потому что мы делали то, что хотели.

Короткое выступление Malice закончилось полным хаосом, который The Cure в первые годы повторяли снова и снова, всегда и везде. Когда Толхёрст вышел, чтобы спеть "Wild Thing", возмущённый Томпсон ткнул его кулаком, потрясённый тем, что тот осмелился осквернить вещь Хендрикса. Это был не последний раз, когда на шоу The Cure доходило до рукоприкладства, хотя Толхёрст с трудом помнит весь этот сыр-бор: "На самом деле я никакой драки с Порлом не помню — по крайней мере тем вечером".

Первый вокалист группы, даже не оглянувшись, в бешенстве покинул сцену, бросив на прощание: "Ну вы и отстой!" — и вернулся на свой пост в Crawley Observer. Когда в уходящем 1976 году на вершине поп-чартов оказались ‘Somebody To Love’ Queen и ‘Money Money Money’ Abba в окружении Showaddywaddy и Джонни Мэтиса, надежды Malice на победу панк-революции развеялись. Реакция Роберта Смита (ставшая впоследствии классической) не заставила себя ждать: он распустил группу.

Временное затишье в Malice, конечно, не сравнить с последующими расколами в стане The Cure. Бывали времена, когда Смит (под воздействием наркотиков, паранойи, тоски, гнева, Стива Северина или всего этого в различных комбинациях) клялся на подшивке Melody Maker, что с группой покончено навсегда, — и через несколько месяцев преспокойно возвращался к привычному занятию. На этот раз перерыв продлился лишь до конца рождественских каникул: к январю 1977 года музыкальная лавочка Смита, Томпсона, Толхёрста и Демпси открылась снова. И покуда продолжались бесплодные поиски вокалиста и надежда на их благополучное завершение тихо таяла, кроулийской четвёрке пора было задуматься о своём будущем, связанном с окончанием средней школы.

Группе нужно было новое название, получше. Не только потому, что Malice теперь навсегда ассоциировалась с декабрьским позором в школе Святого Уилфрида, но и потому, что Смиту казалось, будто название делает их похожими на клонов кэмп-рокеров Queen, которых он откровенно презирал. Ему казалось, что у жеманного Фредди Меркьюри нет ничего общего с простым парнем Алексом Харви, поэтому имя Malice ему никогда не нравилось. Идея названия The Easy Cure появилась во время посиделок группы на кухне у Смитов в январе 1977-го, и вдохновение тут было совершенно ни при чём.

"Мы решили, что нам нужно другое имя, если мы снова собираемся играть. Одна из наших песен называлась ‘Easy Cure’, её сочинил Лол, и в конце концов в отчаянии мы на этом и остановились». Смиту на самом деле это название тоже не нравилось. "Мне оно казалось ужасным. Я даже помню, как мы сидели и спорили, как нас называть, и в результате нам это просто надоело".

После конфликта с администрацией Сент-Уилфрида Смита объявили источником "нежелательного влияния", но он всё-таки смог сдать девять экзаменов по основным предметам программы средней школы. Хотя Роберт и вынашивал смутные планы поступления в университет, краткое исключение доказало ему, что академическое или какое-либо иное дальнейшее образование явно не его стезя. Смит твёрдо знал, что его ближайшее будущее — это пособие по безработице. Майкл Джорджсон рассказывал мне, что родителей Смита очень беспокоило отсутствие у их мальчика интереса к учёбе. "Они очень за него переживали, — говорит Джорджсон. — Больше всего в этом, кажется, виновата была школа".

Смит сразу зарегистрировался в службе социальной защиты, а свою музыкальную зависимость финансировал, втихаря приторговывая папиным домашним пивом. "Мы тырили пять-шесть бутылок в неделю и продавали их старикам на районе, а на выручку покупали пластинки". По собственным словам Смита, сотрудникам отдела социального обеспечения он дал очень чёткие инструкции: в поисках работы для него не усердствовать.

"В какой-то момент я бы скорее наложил на себя руки, чем устроился на работу, — говорит он. — Я сказал ребятам из социальной защиты, чтобы они искали работу для тех, кому она реально нужна, а я лучше буду сидеть дома и слушать музыку. Они начали говорить, что я должен работать, и я просто спросил: “А на фига?”"

Смит сдавал — и сдал — оксфордско-кембриджский вступительный экзамен, рассматривая его, впрочем, как личный вызов, а не как ворота в будущее. "Мне просто хотелось узнать, пройду ли я", — сказал он. Естественно, на собеседование он заявился в женской шубе, и ему отказали, предложив, однако, место в Сассекском университете. "Это, должно быть, был самый передовой в стране университет по части наркоты".

Смиту удалось прийти к компромиссу с отцом: Роберт обещал отправиться в университет, если ему дадут год отсрочки, чтобы посмотреть, как пойдут дела с музыкой. "Но как только я основал группу и они поняли, что настроен я серьёзно и что это не предлог просто гулять, бухать и пялить девок, они даже думать забыли о том, чтобы я продолжал образование». Лол Толхёрст считает, что для них это стало поворотным моментом. "Мы достигли точки, когда нужно было делать либо одно, либо другое. Можно было выбрать спокойный путь, поступить в университет и так далее. Но мы дошли до этой черты и решили, что дальше идти не стоит".

Смит убеждён, что послешкольные восемь месяцев на пособии по безработице были лучшим временем в его жизни (ещё бы: за его выпивку в кабаках Кроули, где они частенько бывали в середине — конце семидесятых, платила Мэри Пул, у которой работа как раз была). Роберту Смиту оставалось только позавидовать: у него были готовая группа, преданная подруга, домашнее бухло и горячее желание делать как можно меньше. Лол Толхёрст тоже наслаждался этим золотым веком. "Мы слушали классные пластинки его брата и пили домашнее пиво".

"Я не понимаю людей, желающих работать, — заявил Смит в раннем интервью журналу Shake. — Я думаю, что “величие труда” — это ещё один миф, придуманный работодателями. Всё дело просто в деньгах. То есть если у вас достаточно денег, чтобы заниматься чем хочется, то и дело с концом. Я не могу понять тех, кому нужно работать, чтобы доказать, что они чего-то стоят".

Интересно, что одной из причин своей безумной апатии Смит считал недостаток истинной веры. "[Я] открыт для явления Бога, но мне он никогда не являлся. Я из религиозной семьи, и были моменты, когда я чувствовал единство всего сущего, но это никогда не длилось долго. Не думаю, что когда-нибудь проснусь и пойму, что ошибался. А если Бога не существует и искать смысл жизни бесполезно, то какой толк иметь работу? Когда не веришь ни во что, кроме себя, становишься склонен к апатии: ты просто не видишь причин делать что-либо, и никто другой не может найти эти причины за тебя. Я не привык ценить чужие мнения".

Хотя расхлябанность Смита по отношению к трудоустройству и Богу могла показаться обычным проявлением юношеского высокомерия и подросткового бунта, поводов для этого "бунта" у него было не так уж много. Sex Pistols, может, и глумились над монархией (жёсткое лондонско-ирландское воспитание Джона Лайдона, видимо, с лихвой давало ему основания брызгать ядом), а The Clash выступали против расизма и равнодушия, порождённых не только воспитанием, но и страхом, — однако The Cure были родом из комфортного Кроули, городка для среднего класса. Если бы с группой не выгорело, для них не было бы проблемой найти работу в местных фирмах, пусть и не без помощи благосклонных родителей. Алекс и Рита Смит, возможно, не были в восторге от выбранной сыном (не)карьеры, но они не выставляли своих детей на улицу. У Смита была свобода выбора, в которой многим его коллегам по постпанку было отказано, и это в значительной степени объясняет безусловно аполитичный взгляд The Cure. Хотя они выступали на множестве бенефисов и благотворительных акций по сбору средств, единственным, против чего им приходилось бунтовать, было размеренное, спокойное существование английского среднего класса. На "Анархию в Соединённом Королевстве" это никак не тянуло.

Впрочем, когда в 1984 году его спросили, причисляет ли он себя к среднему классу, Смит возмутился: "Я ненавижу классовый подход! Я думаю, что это очень глупая идея. Я никогда не сталкивался с понятием среднего класса. Средний класс — это то, что любят раскручивать СМИ: классовые различия. Я правда ненавижу это, это глупость. Я не отношусь к рабочему классу, потому что я не работаю, но ведь многие люди тоже [не работают]".

Зато Лол Толхёрст, прежде чем покинуть Сент-Уилфрид, прошёл обязательный опрос по профориентации. "Мне сказали: “Так, у тебя неплохие оценки по химии и естественным наукам, может быть, тебе следует стать химиком — в такой-то фирме есть вакансия”. Нашли, понимаете, дешёвую рабочую силу". Когда он не работал на Hellermann Deutsch, то учился в техническом колледже Кроули. (Смит тоже туда записался, главным образом чтобы общаться с коллегой по группе.)

Не избежал унылой беседы с консультантом по профориентации и Демпси. "Я понятия не имел, чего хочу, и остановился на слове “журналист”, а он ответил: “В журналистике слишком высокая конкуренция”". Демпси также, покинув Сент-Уилфрид, отказался продолжать образование: Толхёрст нашёл ему работу в Hellermann Deutsch на проверке кабелей и реле, закупаемых французскими военными для своих крылатых ракет Exocet. ("В науке я был полный ноль", — смеётся он, оглядываясь назад.) Затем была бизнес-школа в Кроули, но на карьеру в этой области он не рассчитывал. На вопрос, зачем тогда он этим занимался, Майкл бесхитростно отвечает: "Это было удобно". Ещё он подрабатывал санитаром в больнице Нетерна, местном приюте, который, как он вспоминает, "был построен в эдвардианском стиле: это было очень необычное место, практически как загородный дом". Ага, загородный дом — населённый психически неуравновешенными пациентами, до ушей накачанными лекарствами.

Неустрашимые The Easy Cure с помощью Демпси поучаствовали во множестве праздников, проходивших на территории больницы. Что до Порла Томпсона, то он занимался своей едва начавшейся дизайнерской карьерой (которая развивалась параллельно его жизни в музыке), поступив в Западный Сассекский колледж дизайна, впрочем, произошло это только в 1979 году.

К началу 1977 года у The Easy Cure появилась новая репетиционная точка, на этот раз во флигеле у Смитов. Родители Роберта слегка перестроили дом в Кроули, и группа практически переехала туда, отхватив место для репетиций. "Трижды в неделю мы встречались у Смитов, — рассказывает Толхёрст. — Они сделали в доме гостиную, но её на три года оккупировала наша группа".

Постепенно собственных песен в репертуаре становилось больше. Появление в The Easy Cure Порла Томпсона неожиданно разбудило творческие задатки Смита: будучи ритм-гитаристом группы, Роберт первым начал писать песни. По его мнению, сочинительство родилось из необходимости, а не из неутолённого, снедающего изнутри желания творить. "Группа давала возможность чем-то заняться, но многие из наших песен мне казались лучше тех, которые я слушал".

Лол Толхёрст согласен с этим: "Мы говорили об этом с Демпси: многие собирают группы, подражая кумирам, которые им нравятся и которыми они восхищаются, а мы зашли с другого конца. Мы отбрасывали всё, что нам не нравилось, а что оставалось, то и играли". Однако Смит черпал вдохновение для своих нарождающихся песен из множества заслуживающих уважение источников. Одним из них был ветеран Radio One Би-би-си диск-жокей Джон Пил. Роберт впитывал его ночные эфиры со всей одержимостью неофита. Впрочем, даже настолько самоуверенный парень, как Смит, не мог представить себе, что его любимый диджей, хвалёный Пил — одинокий голос правды и вкуса в море коммерции и музыкальной мишуры — довольно скоро начнёт воспевать группу из Кроули!
С пятнадцати лет Смит был адептом Пила, слушавшим его эфир каждую ночь: "Это было главное время суток. После прозвучавшей ‘White Riot’ The Clash я подстригся [задолго до того, как превратил свою причёску в птичье гнездо]. Buzzcocks, The Stranglers — я мечтал написать песню, которую бы поставил Джон Пил".

И всё же новоиспечённым The Easy Cure по-прежнему требовался вокалист. Их временного фронтмена из Crawley Observer с достопамятного декабрьского шоу и след простыл, и четвёрка из Кроули понимала, что искать нужно где-то в другом месте. Загадочный Гари Икспришёл и ушёл в марте 1977 года, за ним промелькнул человек с не менее захватывающим именем Питер О’Тул (никак, впрочем, не связанный с голубоглазой алкозвездой киноэкрана), дебютировавший 22 апреля на слегка запоздавшем представлении по поводу восемнадцатилетия Роберта Смита в местном Зале Святого Эдуарда. Дебют О’Тула прошёл незамеченным для Смита, который в 1988 году тщился вспомнить этот концерт: "Я вообще ничего не помню, так что, наверное, это было неплохо".

Мало-помалу Роберт начал приходить к мысли, что найти кого-то, кто бы разделил музыкальное мышление уже имеющихся участников The Easy Cure, не получится, — хотя по-прежнему совершенно не мыслил себя потенциальным вокалистом. «Когда мы начинали, я был не певцом, а вечно пьяным ритм-гитаристом, который сочинял все эти странные песни».

Питер О’Тул, однако, ещё был частью The Easy Cure, когда они очередной ночью сидели за кухонным столом Смита, листая страницы музыкальной прессы и, по словам Толхёрста, "пытаясь узнать, что происходит". В Melody Maker им встретилось объявление о поиске новых талантов. Не заметить его было трудно, учитывая, что художественное оформление рекламы было прекрасным образчиком эксплуатации сексуальной тематики в первой половине семидесятых. На нём две женщины весьма соблазнительно обвивались вокруг мотоцикла. Тёмненькая буквально лезла своими прелестями в коротких облегающих шортах в объектив. "Хочешь стать поп-звездой?" — кричала реклама ярко-красными буквами. "Так оторви задницу! — продолжал текст, стратегически верно расположенный рядом с красоткой в шортах. — Не упусти свой шанс!" Далее указывался номер телефона немецкого лейбла Ariola/Hansa и сообщалось: "Hansa, ведущий поп-лейбл Германии, который подарил вам Boney M и Донну Саммер, проводит прослушивание в Британии. Лучшие студии звукозаписи с видеооборудованием. Подать заявку могут только опытные группы и авторы песен в возрасте от 15 до 30 лет. Для получения более подробной информации звоните по указанным выше телефонам и отправляйте свою кассету и фото на почтовый ящик: Hansa Records 1 DT London W1A 1DT".

Имей The Easy Cure хоть минимальный опыт в музыкальном бизнесе (впрочем, у кого он бывает на стадии ученичества?), вряд ли бы они нашли себе более неподходящий лейбл, чем немецкая Ariola/Hansa. Основанная в 1964 году братьями Питером и Томасом Майзелями, владельцами издательской компании Meiselverlage, фирма Hansa на ранних порах записывала европейские "шлягеры" (поп- и фолк-артистов), эти релизы распространялись через лейбл Ariola, на котором были подписаны Дэвид Хассельхоф, Роджер Уиттакер, Snap и Эрос Рамазотти. К моменту публикации объявления в Melody Maker Hansa была уже весьма успешным лейблом с такими проектами, как Boney M и Донна Саммер (а позже и Milli Vanilli, No Mercy и Lou Bega). Если бы The Easy Cure внимательно прочли не особо мелкий шрифт объявления и задумались о его содержании, они бы поняли, что Boney М и Донна Саммер — артисты совсем из другой вселенной. В отличие от Fiction, лейбла, который был в итоге создан, чтобы обеспечить рекорд-компанию для The Cure, творческое развитие в приоритетах Ariola/Hansa точно не значилось. Они хотели только немножко переключиться, о чём говорил список их музыкантов.

Но настоящим предупреждением для The Easy Cure должна была стать попытка Ariola/Hansa в 1976 году превратить полуфабрикат из четырёх начёсанных британцев Child в поп-группу, которая бы отодвинула The Bay City Rollers на второй ряд поп-сцены. Это не сработало. Прилизанный квартет ничего не выдал до самого сентября 1978 года, когда их ‘It’s Only Make Believe’ достигла первой двадцатки Великобритании, — но к тому времени The Cure уже узнали всё, что им следовало знать об Ariola/Hansa. Как ни крути, до понимания деловых тонкостей создания музыки умам Смита, Томпсона, Толхёрста, Демпси и О’Тула, корпящих в апреле над магнитофоном в гостиной дома Смитов, было ещё далеко. Эту свою первую запись The Easy Cure и отправили на лондонский адрес Hansa вместе с фотографией. После этого они помолились богам рок-н-ролла и вернулись к репетициям. Это был единственный раз, когда они вписались в конкурс талантов, и, как оказалось, не без причины.

Пока заявка, а точнее, фотография группы путешествовала по офису Hansa, им выдалась возможность снова выступить в Кроули, на этот раз в баре "Рокет" (теперь известном как "Рэйлвэй"), 6 мая. Концерт состоялся исключительно благодаря оппортунизму Толхёрста: в воскресенье в районе обеда он случайно узнал, что группа Марка Чекканьо Amulet, свидетель их позора в аббатстве Уорт, не сможет вечером играть в 'Рокете". Ничтоже сумняшеся барабанщик The Easy Cure позвонил туда и предложил свои услуги. Хозяин пожал плечами и сказал: "Почему бы и нет?"

"Мы поняли, что в какой-то момент нам придётся играть перед настоящей аудиторией, — разумно рассудил Смит, — поэтому мы репетировали весь день, потом пошли и сыграли. И получилось довольно хорошо". Ну, не совсем — если верить Лолу Толхёрсту: "Первое шоу вышло совершенно отвратительным. Народу было человек пятнадцать, все уткнулись в свои кружки, пытаясь игнорировать творящееся на сцене".

Хотя песни группы не были похожи на то, что тогда слушали в Кроули (если подумать, не такое уж олимпийское достижение, учитывая почти полное отсутствие конкурентов), всё внимание к себе The Easy Cure снискали именно благодаря пафосным солякам Порла Томпсона, хотя к этому времени группа уже экспериментировала с такими минималистическими композициями, как "10.15 Saturday Night" и "Killing An Arab" — песнями, в которых тишина и звук были практически уравнены. Запилы Томпсона в них казались немного излишними.

Начинающий поэт-песенник Смит мало того что считал затейливую игру Порла чрезмерной для The Easy Cure, но и видел также, что самого Томпсона не сильно вдохновляло направление группы. "На самом деле ему не нравилось то, что мы делали, — комментировал Смит в 1989 году. — А нам не очень нравилось то, что делал он». Зато Майкл Демпси даже на этой начальной стадии смог понять намерения Смита в отношении звука группы в будущем. "Нам не нужна была виртуозность. Он отбрасывал всё, что нам не нравилось, но мы, правда, никогда и не говорили, что нам что-то нравится".

Когда The Easy Cure и Томпсон разошлись по углам, чтобы обдумать будущее, пришла телеграмма от Кэти Притчард, адресованная Роберту Дж. Смиту из Кроули, Сассекс. Сообщение было кратким: "Пожалуйста, срочно позвоните в Hansa Records". Записанная наспех лента The Easy Cure и, что особенно важно, их дешёвое фото сделали своё дело. Смит позвонил, и на 13 мая 1977 года в лондонской Morgan Studios было назначено прослушивание. В крайнем волнении группа погрузилась в поезд, доехала до Лондона, пришла в студию и сыграла пару песен, а люди Hansa засняли их на видео. Задним числом Толхёрст признаёт, что наличие видеокамеры должно было намекнуть им на намерения Hansa: они искали новых Child, а не каких-то постпанк- выскочек.
"Они сняли нас на видео, это должно было нас насторожить, но мы не смогли этого просечь. Уже потом до нас дошло: у них был хит с Child — одни симпатичные мальчики, и поэтому нас сразу снимали на видео. Мы все были мальчишками, поэтому они делали то же самое и с нами". Из всех членов The Easy Cure только Смит, кажется, испытывал некие подозрения в отношении намерений "ганзейцев". Роберт после этой первой попытки, вспомнил Демпси, "стал очень осмотрительным, другие — не очень": "Но мы ведь были совсем ещё зелёными".

"Ганзе" было достаточно. К 18 мая, всего через пять дней после прослушивания на Morgan Studios, они отправили The Easy Cure договор, предложив сотрудничество на пять лет. Группа экстренно собралась в доме Смитов. Они всё- таки были реалистами: учитывая, что их не осаждали акулы из агентств по поиску перспективных музыкантов, размахивающие выгодными контрактами, группа решила подписаться. «Ну, выбирать нам было не из чего, — объяснил Смит гораздо позже. — За нами в очередь не выстраивались". Толхёрст, например, был шокирован. "Мы были поражены. Как это выбрали именно нас?"

Почитатели группы ходили на их концерты в "Рокет" — около трёхсот местных жителей. Но опять же, казалось, что людей привлекает только игра Томпсона, а не своеобразный и зачастую любопытный взгляд Смита на панк-рок. Помогало ещё и то, что старшие братья Толхёрста и Смита созывали на эти шоу всех своих товарищей. Сырые вещи того времени вроде "Heroin Face", записанные в "Рокете" в 1977 году, в итоге были включены бонусом в переиздание альбома Three Imaginary Boys 2005 года.

«Всякий раз, когда мы играли, — говорит Смит, — всё тонуло в ужасных заводках, и слышна была только гитара Порла». Роберт установил микшерский пульт рядом с собой и пытался рулить звук, пока группа играла, но это не очень помогало. Смит уверен, что регулярные концерты в "Рокете" происходили исключительно благодаря статусу Томпсона как "героя гитары". "Это единственная причина, по которой нас постоянно приглашали".

Становившийся всё более скептически настроенным Смит подозревал также, что The Easy Cure просто создавали для местных жителей фоновый саундтрек к вечеру выходного дня. Ну, собственно, и "Рокет" был не "Марки". "У нас были очень пьяные поклонники — и наши концерты действительно были для них просто поводом собраться, напиться и разгромить заведение".

Пока сотрудники бара "Рокет" подметали битое стекло и окурки после очередного концерта The Easy Cure, группа столкнулась с более серьёзной проблемой — и "гитаризм" Порла Томпсона или выбор песен для предстоящего демо "Ганзы" были тут абсолютно ни при чём.

Их вокалист с именем кинозвезды Питер О’Тул вернулся из кибуца в Израиле и сообщил своим товарищам по группе, что рок-н-ролл не его стихия. Он покинул группу 12 сентября. В этот момент Смит принял ключевое решение — что будет петь сам, по той лишь простой причине, что из его знакомых эту работу больше делать было некому. Обстоятельства настоятельно подталкивали его к этому уже довольно долгое время.

"Мы перепробовали пять вокалистов, — говорит Смит. — И все они ни к чёрту не годились. В итоге я подумал: “Я бы справился лучше”. Поэтому сначала я взялся петь одну песню, потом две. Я полагал, что не могу быть хуже [чем его предшественники], поэтому решил стать певцом".

Для Роберта Смита превращение из "вечно пьяного ритм-гитариста" во фронтмена не было ни плавным, ни внезапным. Группа прошла через короткую фазу, когда играла только инструменталы, пока он медленно искал в себе силы, чтобы открыть рот и запеть. Впрочем, публичный дебют Смита в качестве лидера превратившихся в квартет The Easy Cure нельзя считать яркой вехой в карьере группы. "Перед выходом я был просто в ужасе. Я выдул шесть пинт пива, которых… было достаточно, чтобы я валился с ног". Хотя лагер помог расслабить голосовые связки и облегчил страх перед микрофоном, на память он подействовал не столь благотворно. "Я запел не ту песню. Из первых трёх я начал со второй. Они продолжали играть. Никто даже не заметил. Поэтому я подумал: “Если это прокатило, я, пожалуй, вполне могу быть певцом”".

Возможно, в этом и не было грандиозного замысла, но вокалист Смит мудро решил остаться верен своему обычному голосу: как и игра на гитаре, такое пение не требовало преодоления границ его естественных способностей. "Я думаю, что самое странное в том, как я пою, заключается в том, что чаще всего это мой обычный голос". Так появилась одна из ранних отличительных черт группы: Смит будто не пел мелодию, а разговаривал с вами напрямую, отчего песня ‘Killing An Arab’ становилась ещё более жуткой. И что с того, что голос у него плоский, как "Лофтус Роад", родной стадион его любимой футбольной команды "Куинз Парк Рейнджерс"?

9 октября The Easy Cure участвовали в бесплатном шоу на Квинс-сквер в Кроули. Джеймс и Консуэло Дагган, уже организовавшие около сотни подобных шоу в Ирландии, провели оптимистично названный "Джем за мир" — с плакатами опять же кисти Порла Томпсона. Мероприятие собрало около трёхсот зрителей, что Дагганы восприняли как возможность дать людям "послушать музыку и подумать о мире не только в Северной Ирландии, но и повсюду". Отец Смита тем временем стоял на сцене со своей верной камерой Super-8, документируя крупнейшее выступление за всю историю The Easy Cure. (Эти кадры вошли как приложение к их первому видеосборнику Staring At The Sea — The Images.)

Местная газета Crawley Observer достаточно впечатлилась и удостоила группу первого упоминания в прессе. Особенно поразил их контракт местных ребят с "Ганзой" на внушительную сумму 1000 фунтов стерлингов.
Статья, пафосно озаглавленная "Стартуя к самым высотам",, расписывала кажущийся стремительным подъём The Easy Cure. "Группа, участникам которой восемнадцать- девятнадцать лет, была одной из 1400 других, отозвавшихся на рекламу в Melody Maker. Для прослушивания в Лондоне было отобрано всего 60 групп, восьми из которых [среди них оказались и Japan] был предложен контракт с Hansa, ведущей немецкой звукозаписывающей фирмой. Первый сингл группы выйдет на звукозаписывающем лейбле Antlantic [sic!]". В первых задокументированных публичных словах Роберта Смита (который вскоре прославится биполярным отношением к СМИ) ещё чувствуется шок. "Всё произошло так быстро, — комментировал он сделку с Hansa, — но теперь мы действительно с нетерпением ждём выхода нашей первой пластинки".

The Easy Cure без проблем потратили тысячу фунтов аванса Hansa на новое оборудование. Однако когда группа расположилась в лондонской студии SAV для первой из двух сессий записи для лейбла (вторая проходила в Chestnut Studios), оказалось, что удовлетворить коммерческие ожидания "Ганзы" непросто. Во время первой сессии они записали пять своих песен. В их числе были ‘Meathook’ (которая появится на их дебютном альбоме 1979 года) и ‘See The Children’, в довольно сомнительном тексте которой лирический герой Смита представал грязным стариком в одежде подростка. Было нечто тошнотворное в строчках, где говорилось о сладостях, переданных через забор, и о желании присоединиться к детским играм. Также были записаны ‘I Just Need Myself’, ‘I Want To Be Old’ и ‘Pillbox Tales’, которая потом всплывёт на стороне "Б" сингла ‘Boys Don’t Cry’ 1978 года, а затем, четверть века спустя, на Join The Dots: B-Sides And Rarities.

Но "Ганза" не интересовалась оригинальными вещами The Cure. Они прислали группе записи песен, которые сочли подходящими для их новой манеры пения, включая ‘I Fought The Law’, позже блестяще перепетую The Clash, и ‘The Great Airplane Disaster’. По просьбе Hansa они сделали каверы на ‘I Saw Her Standing There’ The Beatles, ‘Rebel Rebel’ Боуи, а также перепели свои собственные ‘Little Girl’, ‘I’m Cold’ (ещё один трек, появившийся в 2004 году на Join The Dots) и, что самое важное, ‘Killing An Arab’, но в гораздо более медленной версии, чем та, которая станет их официальным дебютным синглом в 1978 году. Группе удалось записать собственные песни только с помощью впечатляющего манёвра хитрого Толхёрста. "Когда кто-то из менеджеров вышел попить чаю, мы уговорили инженера по-быстрому записать несколько наших вещей".

Если нужен какой-то ориентир абсолютно не-ганзейского направления, в котором медленно, но верно двигался композитор-песенник Роберт Смит, то это однозначно ‘Killing An Arab’, пространная медитация об убийстве и небытии. Песня, которая всегда вызывала повышенный интерес со стороны таких группировок, как Британский национальный фронт и Американская антиарабская лига, была напрямую вдохновлена романом "Посторонний" известного французского экзистенциалиста Альбера Камю (фигурировавшего ещё в сент-уилфридском списке книг для чтения Смита и Демпси). Что касается героев, то Камю был, пожалуй, не менее странным выбором для Смита, чем рубаха-парень Алекс Харви. (Ранний пресс-релиз The Cure фокусировался на связи с Камю, в нём было заявлено, что группа вдохновлена "панком и современной классикой Penguin".)

Альбер Камю родился в алжирском местечке Мондови 7 ноября 1913 года в семье французских переселенцев. Его мать была испанкой. Отец Люсьен погиб во время Первой мировой войны в битве при Марне всего через год после рождения сына. Камю провёл тяжёлое, бедное детство в алжирском районе Белькарт. В итоге он стал писателем и философом, одним из светил экзистенциализма наряду с Жаном-Полем Сартром, другим героем юного Роберта Смита. Камю, погибшего в автокатастрофе в 1960 году, прославил роман "Посторонний", основанный на его теории случайностей. В первой половине романа главный герой Мерсо — необщительный человек, практически ходячий труп. Именно неспособность Мерсо осмыслить природу своего существования приводит его к совершению убийства. Только будучи судимым и приговорённым к смертной казни, Мерсо вынужден признать свою смертность и ответственность, которую он несёт за собственную жизнь.

Если в этом томике с загнутыми уголками и есть отрывок, который произвёл самое глубокое впечатление на Роберта Смита, то вот он (действие происходит сразу после убийства и составляет сюжетную и моральную суть книги): "Я сделал несколько шагов к ручью. Араб не пошевелился. Всё-таки он был ещё далеко от меня. Быть может, оттого что на лицо его падала тень, казалось, что он смеётся".

В то время как сюжет песни основан на глубоком, хотя и ужасающе бесстрастном исследовании феномена отчуждения, Смит всегда старается снизить пафос толкователей песни. «“Араб” был отличным возмутителем спокойствия, когда мы играли его вживую, — говорил Смит, — но это была почти забавная песенка». Смит несколько легкомысленно защищал эту песню в интервью NME 1978 года: "Песня посвящена всем богатым арабам, которые ходят на дискотеки колледжа Кроули, чтобы клеить девушек, — пошутил он, прежде чем объяснить: — Cлово “араб” не подразумевает расизм, если вы понимаете, о чём эта песня. Это не призыв убивать арабов. Случилось так, что главный герой книги действительно убил араба, но это мог быть скандинав или англичанин. Тот факт, что он убил именно араба, не имел к сюжету никакого отношения".

Однако у "Ганзы" возникли проблемы с поиском "забавного" в треке под названием "Убийство араба". На самом деле проблемы им создавали все песни, записанные The Easy Cure за две сессии 1977 года. "Ганза" нанесла ответный удар, напомнив The Easy Cure, что их задача — мелодии для подростков в стиле Child. Группа вежливо возмутилась.

"Они хотели, чтобы мы стали еще одними Child, — говорил Смит с некоторым презрением в 1978 году. — Нам даже предложили песню, которую Child в итоге выпустили как сингл, а ещё дали самое настоящее старьё на перепевку. Мы поверить не могли. Было лето 1977 года, и мы думали, что сможем выпустить все эти возмутительные вещи, которые мы написали, а всё, что им было от нас нужно, это старые банальные рок-песенки". Смит также отказался от предложенных лейблом "несочувствующих" продюсеров, к которым "Ганза" пыталась пристроить The Easy Cure.

Почти тридцать лет спустя Лол Толхёрст все еще смеётся над встречами группы с представителями лейбла. "Мы приходили к ним, а они говорили: “Нам не нужны ваши песни. Они даже зэкам за решёткой не понравятся”. Понятия не имею, почему они так сказали. [Но] мы думали, что так и работает музыкальный бизнес". Однажды группа встретилась со Стивом Роуландом, представителем "ганзейского" A&R-отделения, в лондонском офисе, арендованном лейблом. "Всё время, пока мы с ним разговаривали, было чувство, что он не слышит ничего, что мы говорим. У него просто был готовый план того, как сделать нас большими звёздами".

Покуда The Easy Cure пересматривали свой взгляд на преимущества контракта с крупнейшим независимым лейблом Германии, они угодили в очередной переплёт. На этот раз против них были закон и Национальный фронт. Шестнадцатого октября, между двумя студийными сессиями для Hansa, их пригласили сыграть в Фелбридж-виллидж- холле. На афише с текстом Смита и дизайном Томпсона был изображён туповатого вида персонаж (многие считают, что это первый публичный случай стёба группы над Толхёрстом). Перед выступлением The Easy Cure должна была состояться «рок-дискотека» не столь легендарного Мистера Зло, оказавшегося их одноклассником из Кроули, который пришёл с проигрывателем и собственной коллекцией пластинок Led Zeppelin и Lynyrd Skynyrd. Вход стоил 30 пенсов, но — и об этом группа скоро пожалела — выпивку публике дозволялось принести с собой.
Мероприятие устраивало Общество содействия больным артритом и ревматизмом, но концерт вызвал интерес как местной полиции, так и Национального фронта — естественно, их обоих должна была заинтересовать любая группа с провокационной песней под названием "Убийство араба", — и вечер довольно быстро перестал быть томным. В итоге полицейские неожиданно приказали свернуть шоу, а братья Смита и Толхёрста с приятелями повергли нескольких членов Национального фронта на асфальт автостоянки.

1977 год для The Easy Cure выдался странным. Они обнаружили, что уже относительно легко собирают публику на свои концерты в Кроули и окрестностях (что сделало их практически резидентами в «Рокете» и "Лейкерс Редхилле"), а также подписали контракт на запись с крупной фирмой. Однако от намерений Hansa им было не по себе, и в то же время Смит не был так уверен, что преданных, но немногочисленных поклонников группы нюансы лирики ‘Killing An Arab’ или ‘Heroin Face’ (еще одна ранняя вещь The Easy Cure, которая всплывёт годы спустя — исключительно на кассетном приложении к концертному альбому 1984 года) интересовали столь же сильно, как запилы Порла Томпсона.

Завершить год решили организованным зятем Демпси выступлением в Орпингтонской больнице. На самом деле тот собирался стать первым менеджером The Easy Cure, так что даже напечатал пятьсот визитных карточек с надписью: "Простое лекарство на все случаи жизни". Более того, концерт в больнице Орпингтон сулил группе гонорар в 20 фунтов. Конечно, это была не тысяча, которую подбросила им "Ганза", но, учитывая, что меньше года назад они ещё сотрясали стены школы Святого Уилфрида под именем Malice, отказаться от двадцатки было трудно.

Смит определённо был к этому готов: концерты давали шанс перестать наконец джемовать и забыть о постоянных неприятностях с "Ганзой". "Ну, нам тогда казалось, что мы согласны играть где угодно за 20 фунтов, но когда мы приехали туда, то поняли, что публика состоит из сорока-пятидесятилетних людей и менеджеров-стажёров". Смит убедился, что "Killing An Arab" огорчает не только руководителей Hansa: зрители ждали любимых песен, а не отстранённой строгой рефлексии французского экзистенциализма. В "Десяти воображаемых годах" Демпси говорит, что довольно быстро смекнул, что больница общего профиля в Орпингтоне, возможно, не была идеальным местом для упрямой группы с весьма ограниченным количеством золотых шлягеров в репертуаре. Они хотели танцевальную кавер- группу, а мы не играли никаких песен, кроме своих. Кроме того, от нас ждали двух отделений, но мы сразу поняли, что это опасно, потому что и первый сет мы отыграли под неодобрительный гул и свист. К счастью, на той стадии они не были достаточно пьяны, чтобы от звуков перейти к действиям".

Запилы Порла Томпсона на гитаре, возможно, и казались излишними для стилистики The Easy Cure, но они весьма пригодились на последнем шоу в том году. В перерывах между отделениями Томпсон, который когда-то подрабатывал наёмным гитаристом в кабаре с местными группами, упомянул, что знает, как играть слезливую ‘Tie A Yellow Ribbon’. Поэтому группа решила второе отделение начать с неё.
Смит вспоминает: "Мы вернулись и стали играть, раздался рёв одобрения, но, поскольку мы шесть или семь минут наяривали один припев, в нас швырнули бутылкой, и мы моментально оказались на автостоянке, избиваемые несколькими мужиками, которые требовали вернуть деньги".

Трудно представить, что у толпы зрителей в больнице общего профиля в Орпингтоне действительно хватило духу побить горстку душевных восемнадцатилетних ребят. Но зятю Демпси этого оказалось достаточно: он уничтожил свои визитки The Easy Cure и перестал притязать на место менеджера группы. В некотором смысле концерт обозначил и поворотный момент для группы в битве с «Ганзой»: они окончательно уверились, что не созданы для хитов. Как заявлял Смит в 1988 году: "Мы не хотели разучивать кучу чужих песен, просто потому что так мы стали бы ещё одной паб-группой".

В январе группа и Hansa договорились предпринять ещё одну студийную сессию, на этот раз в лондонской студии PSL. За пультом был продюсер Тревор Валлис — человек, который в дальнейшем работал с Marillion, Bucks Fizz и Питером Сетерой. (До того Hansa пыталась навязать группе Гари Тейлора, бывшего басиста созданной GTO Records поп- роковой группы Fox.) Сделка была предельно понятной: Hansa предоставляет относительно известного продюсера, поэтому группа должна придерживаться плана своего лейбла и записать несколько туповатых хитов. По крайней мере, так было задумано.

На третьей и, как выяснилось, финальной сессии для "Ганзы" The Easy Cure ублажили своих хозяев и всё-таки записали кавер, сделав второй дубль ‘Rebel Rebel’ наряду с собственными ‘Plastic Passion’ (ещё один трек, вошедший в Three Imaginary Boys), ‘I Just Need Myself’ и ‘Smashed Up’ — эту песню Роберт Смит назвал "худшей из тех, которые мы когда-либо записывали".

Группа уже понимала, что ситуация с Hansa безвыходная: лейблу были нужны надёжные версии проверенных поп-хитов, а The Easy Cure пытались нащупать золотую середину между панк-роком, мелодикой The Beatles и Альбером Камю. Кроме того, "Ганза" не планировала отправлять группу в турне, что было важно, если они собирались зарабатывать музыкой. В довершение всего, Лола Толхёрста сбил автобус. Как вспоминал Роберт Смит, группа поддержала Толхёрста, отведя его в паб, чтобы облегчить страдания при помощи бренди. "Весь остаток дня он играл на барабанах, истекая кровью. Дерьмово".

Смит и группа понимали, что сделка с Hansa — это тупик. Ни одна из сторон идти на компромисс не собиралась. "Ко всему прочему, — добавляет Смит, — я вдруг осознал, что на самом деле ненавижу песни, которые мы играем, и что, даже если бы “Ганзе” они нравились, мы бы не стали доводить дело до конца". (Естественно, это совершенно не помешало группе перезаписать три песни из сессий Ганзы — ‘Meathook’, ‘Plastic Passion’ и ‘Killing An Arab’ — на своих первых пластинках.)

К 19 февраля унылые The Easy Cure вернулись в своё привычное логово в Кроули — "Рокет". На этот раз публику разогревала панк-группа, а на басу в ней играл Саймон Гэллап. Гэллап родился 1 июня 1960 года в Даксхёрсте, графство Суррей, а затем в младенческом возрасте переехал в Хорли. Он был самым младшим из пяти детей (одним из четырёх мальчиков). Опять же, как и у Толхёрста со Смитом, у Гэллапа с ближайшим старшим братом Риком была большая разница в возрасте, почти семь лет. Гэллап учился в детской и начальной школе Хорли, а затем в общеобразовательной школе на Балкомб-роуд. К моменту, когда его путь пересёкся с The Easy Cure, он работал на местном пластмассовом заводе. Пожалуй, несколько сомнительно, что именно в этом заключалась великая рок-н-ролльная мечта преданного фаната группы Kiss Гэллапа. Тем не менее, его брат Рик работал в Хорли в расположенном на задворках магазина электроники отделе пластинок, поэтому Саймону доставалась лавина панк-синглов, валившаяся из Лондона, что оказало непосредственное и весьма ощутимое влияние на Lockjaw.

Гэллап был заочно знаком с Лолом Толхёрстом: тот встречался с девушкой, учившейся с Гэллапом в одной школе, и она часто хвасталась, какой Толхёрст "суровый мужик". Толхёрст подтверждает: "Действительно, видя меня на улице, Саймон переходил на другую сторону. Только познакомившись со мной, он понял, что это полный бред".

Lockjaw к тому времени также успели пережить жёсткое знакомство с музыкальной индустрией. Они отправили очень сырую демозапись на лейбл Raw Records, на котором, по словам Гэллапа, "с чего-то решили, что мы действительно хорошая группа из пригорода — но на деле мы были полным дерьмом". Подписав артистов, Raw Records представили миру сингл Lockjaw ‘Radio Call Sign’ с ‘The Young Ones’ на обратной стороне. Он канул без следа.

"Это была очень сырая панк-группа, — рассказывал Толхёрст о Lockjaw. — Все их шоу были очень похожи: люди постоянно забирались на сцену, плясали пого, толкались и всё такое". Сингл на Raw Records помог Lockjaw получить время на разогреве в "Рокете", но первое их появление там оказалось и последним, главным образом потому, что, как вспоминает Смит, "бар разнесли в щепки". Роберт приметил Гэллапа и его группу, они с Толхёрстом и Демпси даже начали тусоваться с Гэллапом в магазине его брата. В марте The Easy Cure и «Ганза» окончательно поняли, что пора подавать на развод. Группа настаивала на том, что их дебютным синглом должна стать спартанская ‘Killing An Arab’, а Hansa полагала, что это угробит их карьеру. 29 марта, когда фирма официально отклонила выпуск песни на сингле, группа и лейбл расстались. Навсегда.

Понятно, что The Easy Cure были разочарованы своей первой не слишком успешной вылазкой на территорию шоу-бизнеса. С тех пор они демонстрировали определённую осмотрительность в отношении финансовой части мира, в котором оказались, вплоть до того, что Смит отклонял все предложения об использовании их музыки в рекламе (по крайней мере, до начала XXI века), отказавшись тем самым от миллионов фунтов потенциального заработка. Что он вынес из расторгнутой сделки с Hansa, так это обострённую осторожность — а также права на все свои песни, которые они записали во время трёх сессий.

По словам Толхёрста, это был один из самых умных шагов, когда-либо совершённых Смитом: "Всё кончилось неудачно, но, к счастью, Роберт догадался попросить их оставить нам аванс и вернуть права на наши песни. С Робертом всегда так: он всегда знал, что это наше. [Иначе] “Ганза” до сих пор распоряжалась бы правами на некоторые из наших вещей".

Впоследствии из фиаско "Ганзы" выросли две песни The Cure. Во-первых, прямой уничижительный отзыв о лейбле под названием ‘Do The Hansa’ появился в качестве дополнения на второй стороне переиздания ‘Boys Don’t Cry’ в 1986 году (помимо этого он входит в сборник Join The Dots). Другой песней The Cure, возникшей под влиянием перетягивания каната с "Ганзой", был, как ни странно, сингл 1987 года ‘Catch’. Во времена его выпуска Смит рассказывал, как руководители Hansa слушали их материал, а затем говорили: "Песни у вас в общем неплохие, но они не цепляют".

В течение апреля The Easy Cure, оставшиеся без лейбла, снова встретились с Саймоном Гэллапом и Lockjaw, на этот раз в "Лейкерс". Связь между Смитом и Гэллапом крепла, несмотря на любовь второго к группе Kiss, невероятно успешному рок-шапито, которое (по словам Лола Толхёрста) все в The Cure считали "отвратительным". После концерта они вместе пили безостановочно до двух часов ночи. "Мы очень сдружились", — говорит Смит. Также выяснилось, что Смита с Гэллапом роднит своеобразное чувство юмора: одна из их задумок состояла в том, чтобы на совместных концертах просить диджея ставить попсню вроде ‘Night Fever’ The Bee Gees: "Чтобы мы могли танцевать диско, пока панки скачут своё пого", — говорит Смит. Проникся симпатией к панку Смит, может, и быстро, но принять его полностью не смог: он лишь сменил клёш на узкие джинсы, но волосы всё ещё болтались по "неправильную" сторону плеч.

Альянс Смит/Гэллап в конечном итоге оказал огромное влияние на будущее группы. Они тусили в клубе "Ред Дир" в Кройдоне, где лицезрели вдохновляющие панк-выступления The Vibrators, The Buzzcocks и The Clash. Большую часть жизни The Cure Смит был склонен вступать в союзы: с Лолом Толхёрстом, Саймоном Гэллапом, главой лейбла Fiction Крисом Пэрри и с видеорежиссёром Тимом Поупом, — что весьма ощутимо сказывалось на успехе группы (или наоборот).

На первый взгляд, подвижки, которые начали происходить в лагере The Easy Cure в начале 1978 года, были незначительными, но крепла связь Гэллапа со Смитом, и звучание группы постепенно обогащалось. В апреле Смит купил итальянский орган Bontempi и усилитель WEM в компанию к своей любимой гитаре Woolworth Top 20. Он услышал ставший классическим альбом Элвиса Костелло My Aim Is True и сделал для себя открытие. "Вот тот самый звук, который я искал", — решил он.

Однако существовал ещё и звук, которого группа совершенно не желала, — завывания гитары Порла Томпсона. К маю ситуация стала совсем сложной: Томпсон не только отказывался играть аккорды, предлагаемые Смитом, но и начал встречаться с его сестрой Джанет. "Мы репетировали дома, пока родителей не было, — сказал Смит, — а он где-то шлялся с моей сестрой". Вместо того чтобы решать проблему открыто, Смит, Толхёрст и Демпси сговорились на пару недель прекратить репетиции, а потом просто не сказать Томпсону, когда они возобновятся. "Мы постепенно всё упрощали и упрощали аранжировки, — рассказывал Смит впоследствии, — оставляя ему лишь короткие промежутки [для игры]. В конце концов дошло до абсурда: мы играли какую-нибудь ‘10.15’, и там был только проигрыш на шестнадцать тактов, где он мог поиграть на гитаре. В общем, мы поговорили, и он ушёл".

Формально Порл покинул группу 3 мая. Учитывая их нежелание напрямую заниматься проблемой Томпсона, может показаться, что название "Easy Cure" становилось слишком буквальным. Группа устроила "оплакивание усопшего" — шуточные поминки по своему дорогому гитаристу на концерте в "Рокете". Они вышли под торжественную органную мелодию, записанную Смитом, который, разодетый священником, отыграл весь сет с приколоченной к гитаре деревяшкой в форме распятия.

Томпсон относительно легко принял это решение, признав, что панк превращает его "быструю" игру в анахронизм. Он даже пришёл на собственные музыкальные поминки. Роберт Смит свидетельствует: "Порл явился в шляпе и старом макинтоше, и мы не знали, что он в зале. Но как только мы закончили играть, он подошёл и вылил пинту пива Лолу на голову. Внезапно мы снова стали друзьями".
Вскоре после своих рок-н-ролльных поминок Томпсон записался в художественный колледж, продолжая выступать с группами, более подходящими для его яркой гитарной техники, — A Lifetime Of Trials и The Exotic Pandas. Но, как случалось с большинством людей и музыкантов, побывавших в The Cure, Томпсон не был изгнан навсегда. В конце концов он вернётся в группу, а его компания Parched Art будет оформлять их пластинки.

Теперь The Easy Cure предстояло принять несколько важных решений относительно ближайшего будущего. Впервые за свою короткую жизнь они играли в качестве трио, что в общем-то вполне соответствовало тяге Смита к минимализму. Название он тоже решил упростить: по его представлениям, "Easy Cure"звучало слишком по-американски, "слишком хиппово", и он сократил его до совсем лаконичного «The Cure». Не впервые Смит разозлил Толхёрста, который случайно дал название группе своей песней ‘Easy Cure’. Смит, однако, был непреклонен. "Мне оно не нравилось, — говорит он, — и это взбесило Лола. “Easy Cure” звучало глупо, поэтому мы его поменяли. Я думал, что “The Cure” звучит гораздо лучше". The Cure всё больше казались настоящей рок-н-ролльной группой. В то время как Демпси, возможно, выглядел более традиционно (напоминая Ивана Дандо из Lemonheads< в версии семидесятых годов), кудрявые Толхёрст и Смит, с его вечно болтающейся бахромой и пристрастием к кожаным курткам, одевались, как полагается серьёзным молодым людям.

Переименованное трио решило последний раз попытать счастья с записью собственных песен. Если бы у них не получилось, Толхёрст, Демпси и Смит, возможно, смирились бы с тем, что их ждёт нелёгкая и унылая жизнь в Кроули. "Мы видели стольких людей, с которыми ходили в школу, не делающих абсолютно ничего", — сказал тогда Смит. Но это совершенно не входило в их планы.