Павел КАРМАНОВ  "Надо быть пророком в своем отечестве"

30 мая в Центре искусств Михаила Барышникова в Нью-Йорке в одной программе со струнным квартетом Гайдна прозвучали два недавно созданных произведения российских композиторов - Сергея Загния и Павла Карманова. Композитор Карманов рассказал Звукам о своем сочинении, вошедшем в программу американского концерта, о возрожденном в этом году "Вертепе" и своих творческих принципах.

Звуки: Исполнение твоего произведения в Нью-Йорке — часть какой-то большой затеи?
Павел Карманов: Да, пианист Алексей Любимов получил заказ от фонда Мерса Каннингема и Джона Кейджа и распределил его между пятью композиторами — тремя из России: Антоном Батаговым, Сергеем Загнием и мной — и американцами Брайсом Десснером (Bryce Dessner) из группы The National и Джулией Вулф (Julia Wolfe) из Bang on a Can. С этим предложением он обратился примерно три года назад. Я единственный из всех пяти композиторов решил, что нужно сделать оммаж Джону Кейджу и использовать препарированное фортепиано. Методика препарации - моя собственная: препарированы только струны, соответствующие черным клавишам, белые звучат обычным образом. Произведение написано для фортепиано и струнного квинтета, использована фонограмма - звуки окружающего мира, а также голос, читающий стихотворение китайского поэта Тао Юаньмина "Я поставил свой дом". Сочинение одночастное, длится двадцать минут. Мировая премьера состоялась в Москве, в зале Зарядье, в ноябре 2018 года.

Звуки: О В начале этого года ты показал в Зарядье новую версию рождественской мистерии "Вертеп". Есть ли планы продолжать тему, начатую "Вертепом"?
Павел: Пока ничего не планируется. Все пока не сформировано в голове, мы только собираем материалы. Что-то нам диктует календарный план. Фрагменты Вертепа исполнялись 1 июня на Красной площади.
Мы начали поиск заинтересованных лиц, которые могли бы стать нашими партнерами. В моем сознании может выстроиться интересный календарный ряд, потому что не только Рождество озвучено русскими, но и все остальные праздники - Масленица, Троица, осенние, зимние, летние. Если бы нашелся заинтересованный инвестор, можно было бы написать настоящие русские "Времена года". Но пока эта идея еще в стадии рождения.
Насколько мне известно, пианист Петр Айду, с которым мы работали над новой версией "Вертепа", заинтересован в продолжении этого проекта и в соединении его с музыкой Генриха Шютца (Heinrich Schütz). Я открыт любым идеям и коллаборациям.

Звуки: Что принципиально изменилось в твоем «Вертепе» со времен первой версии, именно в части сочинения, добавлял ли ты что-то совсем новое?
Павел: Добавился один номер, самый первый, «Ой, дар Божий» — это поет Сергей Старостин. Это переделка русской народной мелодии, видоизмененная до неузнаваемости с помощью разных гармоний, не имеющих отношения к русской традиции, но находящихся в ее русле. И был новый номер «Вежливого отказа», который Роман Суслов написал специально для концерта, написал довольно быстро и посвятил смерти Ирода. Этот номер соответствует моменту сошествия царя Ирода во ад.

Звуки: Помимо "Вертепа", были ли у тебя другие идеи соединения разных музыкальных пластов — условно академического, условно рокового, условно народного?
Павел: В моем творчестве очень большое влияние имеют события в окружающей меня действительности, которые воздействуют на мое сознание. В связи с этим часто и возникают коллаборации. В данном случае можно наблюдать плод мыслительного процесса, который происходил еще в 2000 году, и в этот процесс органично и логично поместились люди и идеи, которые окружали меня в то время, интересовали, погружали в какие-то раздумья. Тогда они соединились в «Вертепе». Сегодня мои мысли немного изменились, изменился и состав участников, состав дружественных мне коллективов и людей. В моем круге оказался ансамбль Персимфанс, по-прежнему там присутствует Ансамбль духовной музыки Сирин - лучший коллектив в стране, исполняющий русскую музыку.

Звуки: Хорошо известно, что минимализм, а точнее — репетитивизм, много взял от некоторых видов народной музыки. Можно вспомнить, например, Терри Райли и его увлеченность индийскими рагами. Были ли у тебя мысли, что ты с помощью "Вертепа" возвращаешь минимализм к истокам?
Павел: Я воспринимаю минимализм как поток и убежден, что он присутствовал в творчестве и Перотина, и Баха, и Моцарта, и Стравинского. Конечно, репетитивизм пронизывает творчество любого этноса, в том числе русского. В «Петрушке» Стравинского, ближе к сцене с купцом и цыганками, мы слышим репетитивный момент, поток, журчание, введение во что-то — этот элемент введения меня как раз и интересует.

Звуки: Минимализм для тебя — скорее средство или идеология?
Павел: Средство. В отличие от Владимира Мартынова или Антона Батагова я не являюсь концептуалистом. Репетитивизм я использую с 1990-х годов как элемент существования себя в композиторском поле XXI века.

Звуки: Раз уж ты упомянул Мартынова, не могу не вспомнить, что он тебя относил к плеяде композиторов, которые занимаются, с его точки зрения, правильным делом. Насколько для тебя это важно?
Павел: Нужно понимать, что все мы очень разные. Несмотря на то, что существует определенная общность людей, которые занимаются, условно говоря, минимализмом (хотя никто из этих людей, включая меня, особенно не любит это слово, но раз уж оно приклеено, приходится им оперировать), эта общность очень условная. Я воспринимаю Владимира Мартынова как учителя и гуру, но не наследую его идеи, а развиваю свои собственные.

Звуки: Ты как-то говорил, что тебя расстраивает обилие диссонанса в музыке здешних современных композиторов…
Павел: У меня был довольно продолжительный период резкого отрицания диссонанса, авангарда, мне казалось, что это неправильный путь. Я до сих пор думаю примерно так же, но несколько лет назад я пришел к выводу, что не имею права оценочно отзываться о коллегах и прекратил это делать в какой-либо форме. На сегодняшний день моя позиция — всем садам цвесть.

Звуки: У тебя был опыт работы музыкантом в ансамбле - сначала в 4’33’’, потом в Вежливом отказе. Если я правильно понимаю, ты декларировал, что Карманов-композитор существует отдельно от Карманова-исполнителя, следующего чужой композиторской воле.
Павел: Это две совершенно разные ипостаси, вторая - мерцающая: то есть, то нет. Я редко исполняю свою собственную музыку, потому что не считаю себя достаточно хорошим исполнителем. Для этого есть специально обученные люди. А я обучен придумывать, поэтому мое специальное место - компьютер.

Звуки: Но в "Отказе" ты работал с нотами, записывал партии, которые набрасывал Роман?
Павел: В "Отказе" я появился в 2000 году по рекомендации Антона Батагова в связи с тем, что пианист "Отказа" Максим Трефан попал в аварию, повредил руку, и нужно было записывать партии для диска "Герань". После того, как я наиграл все по странным нотам Максима Трефана, мне было предложено влиться в коллектив. В этот момент произошла первая поездка "Вежливого отказа" в США, и я свой первый концерт играл в Чикаго. Перед этим концертом я покинул первую семью, поселился у мамы и на своем детском пианино разучивал 17 песен — задание на лето, которое мне дал Роман Суслов. Это был большой и сложный диктант: снимать по слуху партии «Вежливого отказа» — все равно что музыку Эдисона Денисова. Но мне удалось это сделать, со временем я выучил эту музыку наизусть, играл без нот и влился в коллектив. Но я всегда относился к этому делу как к уважительному исполнению музыки Романа Суслова. Конечно, что-то я привносил, но совсем немного и абсолютно в концепции Романа.

Звуки: Когда шла работа над альбомом «Гуси-лебеди», ты же работал с партиями?
Павел: Аранжировки все равно делал Роман. Фортепианные партии действительно придуманы мною, в каком-то смысле они исходят из гитарных партий, дополняют их. Надо сказать, что далеко не всегда мои сложные пассажи, фортепианные экзерсисы были нужны для целей Романа Суслова. Где-то мне надо было убраться с моими идеями. И в конечном итоге я прекратил генерировать какие бы то ни было идеи и стал выполнять исключительно то, что от меня требуется, получая от этого мышечное, физическое удовольствие, как от любой мужской работы. В какой-то момент я снабдил партиями трубу и скрипку, но в дальнейшем музыканты трансформировали мои партии в свои и записали их себе сами.

Звуки: Ты говорил в одном интервью, что после возвращения из армии у тебя было желание сочинять музыку в джазово-эстрадном ключе.
Павел: Я в армии очень сильно заболел джазом. Так случилось, что я служил вместе с выпускниками джазового отделения Гнесинского института — пианистом Максимом Владимировым, трубачом Владимиром Галактионовым. Завел толстую тетрадь, куда записывал, как многие джазмены, ноты любимых стандартов, которые глубоко запали мне в душу, старые мелодии Коула Партера и других композиторов, включая Гершвина. И когда я вернулся из армии, у меня даже не было идеи поступать в консерваторию и идти по стезе авангардного композиторства. На волнах своей любви к джазу я отправился в Гнесинку на поиски отделения джазовой композиции. Но, к сожалению, не нашел его — видимо, считалось, что все джазмены сами себе и композиторы. После этого я фактически был вынужден за неимением лучшего поступить в Консерваторию — с тридцатью баллами из тридцати. Но с первого же курса я поставил себя в позицию белой вороны и в пику всем авангардистам в окружении писал тональную музыку, чем сразу вызвал к себе ироничное отношение со стороны как профессоров, так и студентов, и обзывательства вроде «Вон идет наш мажорный композитор!». Надо мной смеялись, но смеялся и я над ними, и до сих пор смеюсь.

Звуки: Ушло ли это желание писать в джазово-эстрадном ключе, или ты все-таки что-то такое используешь?
Павел: Я очень благодарен джазу за огромное количество правильных, необходимых для композитора знаний, в том числе в области гармонии, ритмики, фольклора — латиноамериканского, африканского, американского. Это очень важные вещи, это то, из чего появился рок, поп, и, в общем-то, все, кроме классической музыки, появилось оттуда, из джаза, из истоков джаза. Но так или иначе, поскольку я очень сильно увлекся репетитивными техниками и начал разрабатывать свой собственный стиль в музыке, я примерно в конце обучения в Консерватории охладел к джазу, в то время как многие мои однокурсники, наоборот, ушли в джаз. Я полностью переключился на «новую простоту» и уменьшение себя в средствах музыкальной выразительности, определенное музыкальное монашество.

Звуки: Большая часть твоих произведений написана для камерных составов, хотя среди твоих произведений есть "Дважды двойной концерт", есть "Вертеп", и еще я читал о твоих планах написать оперу. Есть ли еще что-нибудь для крупных составов?
Павел: Я камерный композитор только потому, что мне не давали оркестр. В нашей стране получить оркестр композитору крайне сложно. В первый раз это случается во время диплома, когда Консерватория дает волшебную возможность услышать свои еще сырые, юношеские опусы в исполнении оркестра. Но дальше наступает абсолютный провал. Многие этого провала не выдерживают, меняют профессию. Насколько мне известно, из четырнадцати моих однокурсников продолжили свою жизнь в профессии только четыре-пять человек. Чтобы остаться в профессии, я постоянно выполняю заказы. За деньги. Бесплатно не выполняю уже много лет. В связи с этим у меня и появляется ровно то, что мне заказали. Закали секстет — получили секстет. Заказал Борис Андрианов виолончельную пьесу с оркестром — получилось сначала с камерным, потом переделал для симфонического, называется "Music con cello". "Вертеп" задуман как оркестровый, но фактически в нем состав малого симфонического оркестра, даже без некоторых инструментов, встречающихся в обычных партитурах, так что это скорее произведение для большого камерного ансамбля.

Звуки: Без заказа ты не сочиняешь?
Павел: Уже много лет не сочиняю без заказа ничего. Это вызывает непонимание, в том числе и среди некоторых моих друзей-исполнителей, которые обращаются ко мне с просьбой написать что-то. Так происходит почти каждый день, но, к сожалению, мне приходится отказываться от многих предложений, потому что я занят текущими рабочими процессами и вынужден себя кормить. Если бы в нашей стране была какая-то возможность получать стипендию на то, чтобы жить и работать, я бы с удовольствием занялся какими-нибудь большими партитурами, симфониями, написал бы оперу "Скопцы", наконец. Но все это на втором плане моих интересов. А на первом плане сейчас, например, работа над музыкой к спектаклю "Женитьба" театра "Школа драматического искусства". (Премьера состоялась в конце февраля 2019 года. - прим. автора.) Занимаясь Гоголем, я уже ни о чем другом не могу думать.

Звуки: Для какого состава музыка?
Павел:Это театральная музыка — для любого состава, а также ни для какого. В спектакле участвует прекрасный хор под руководством Светланы Анистратовой. Есть пьесы для голосов, есть для хора, есть для фортепиано.

Звуки: Кстати, раз уж ты упомянул «Школу драматического искусства», я хотел спросить о взаимодействии музыки с разными пространствами, о разных площадках. Нет ли у тебя идеи уходить из обычных концертных залов куда-то в другие места?
Павел: Я действительно, как и многие, давно утомлен формой академического концерта, мечтаю о концертах наподобие выступлений волшебной американской джазовой группы Snarky Puppy, на которых и музыканты, и публика сидят в наушниках. Аплодисменты, которые звучат в концертах академической музыки, часто разрушают состояние, которое долго и с большим трудом создает, например, Арво Пярт (Arvo Pärt) или Валентин Сильвестров. Я стараюсь уйти от этого как можно дальше. Тем не менее, я все равно нахожусь в плену обстоятельств, требований, что публику надо куда-то посадить. А публики на моих концертах становится все больше и больше, некоторые небольшие площадки уже не вмещают всех желающих послушать, например, «Вертеп». В этой ситуации нужно рассматривать академические площадки, и в этом году у нас у всех огромный праздник, что появился волшебный, красивый зал «Зарядье». И хотя акустика в этом зале непростая, особенно для рок-группы и барабанной установки, тем не менее появление этого зала — из лучшего, что случилось в нашем городе за последнее время.

Звуки: Раз публики становится больше, можно сказать, что сейчас у тебя хороший период?
Павел: Я обычно сужу об успехах по уровню собственного благосостояния, как бы пошло это ни звучало. Конечно, я думаю о музыке в первую очередь, но я думаю и пропитании моих детей. Поэтому меня интересует, нравится моя музыка широкой публике или нет. Я давно уже взял курс на сближение с простым слушателем. Но этот компромисс не безразмерен. И я никогда не буду готов пойти на экстремальное сближение с публикой, какое допускает творчество, например, Стаса Михайлова или певицы Монеточки.

Звуки: Репетитивизм в некоторой части имеет много общего с электронной музыкой, вернее можно сказать, что электронная музыка — это своего рода репетитивизм. Насколько это отражалось или отражается в твоем творчестве?
Павел: Еще в девяностые годы я общался с модной компанией во главе с Федором Павловом-Андреевичем, это было время возникновения и мощного движения рейва в России. Я обязательно отслеживаю все новое, и появление рейв-культуры мне было очень интересно, в каком-то смысле оно натолкнуло меня на размышления о том, что электронная музыка часто очень напоминает минимализм или репетитивные техники. В юном возрасте я очень любил Жана-Мишеля Жарра, и в его творчестве тоже можно усмотреть репетитивизм. Впрочем, повторюсь, репетитивизм можно усмотреть во всем, если не считать разве что Дармштадтскую школу.

Звуки: Используешь ли ты сам элекронику в последнее время?
Павел: Я оставил позади период тотального увлечения электроникой, который был связан с появлением синтезаторов в нашей стране. Еще в восьмидесятые годы я ходил в гости к своему однокласснику, внуку Яна Френкеля, и щупал невиданные Roland'ы и Korg’и. С тех пор я заболел страстью к электронике, синтезаторам и вообще дивайсам любого содержания — включая пылесосы !

Звуки: Насколько твоя музыка востребована за пределами России?
Павел: Я специально ничего не делаю для того, чтобы распространяться за пределы России. Считаю, что сначала надо быть пророком в своем отечестве. Уж не говоря о том, что получить какой-то карьерный рост на Западе можно лишь, уже имея сложившуюся репутацию на родине. Это известный факт. Сомневаюсь, что кто-то знает мое имя в Европе или в Америке. Надеюсь, что рано или поздно узнают все.