Yann TIERSEN  Французское мороженое

Москву купили: прелестным личиком чернобровой доброй феи Монмартра Амели Пулен, смотревшей с афиш с выражением нездешней безуминки в глазах, фильмом про нее и саунднтреком к картине, записанным бретонцем Яном Тирсеном. Москва пребывает в умилении - потому что эти четыре составляющие полностью адекватны друг другу, все трогательны, нежны, лиричны и чувственны. На фильм, прошедший в прокате, шляются в "Киноцентр" по четвертому разу. Музыку Тирсена беспрерывно крутят на работе сотрудники русского офиса крупной выпускающей компании, которых должно тошнить от музыки по определению. Хочется прижаться ко всем этим мягким игрушкам еще раз, чтобы снова забыть о холоде и почувствовать ласковое прикосновение проходящего мимо счастья.

Тирсен - птица важная, во Франции весьма популярен, и потому работу, надо думать, проделать пришлось немалую. Композитор приехал с 20-ю (по его словам) музыкантами играть то, что сочинял до и во время работы над "Амели". Николай Дмитриев из "Дома" и Алексей Айги из 4'33'' выманили Тирсена в Москву, договорились с метеорологами - и засыпали всю столицу снегом, отчаянно смахивающим на бутафорский: легким, мягким, нелипким, чтобы было как в сказке.

На сеансе одновременной игры с журналистами маэстро выглядел уставшим, встрепанным воробьем - этакая абсолютно непосредственная творческая субстанция, не очень понимающая, чего от нее ждут. Ответы на вопросы (весьма многословные притом) начинались примерно так: "Я не очень понимаю, как...", "Я как-то не отдаю себе отчета в том, как...". К концу пресс-конференции уже откровенно не сиделось на стуле.

А потом был концерт. Сначала на сцену выкатился "усеченный" вариант "4'33" во главе с Алексеем Айги, сходу непарламенски обошедшийся со смычком: после первых пяти тактов с него засвисали лохомтья. Зазвучала музыка из "Страны Глухих" (Айги ведь тоже кинокомпозитор), из новых программ, из старых альбомов - предводитель русского авангард-дворянства выдавал на скрипке почти что дроби, прыгал по сцене. Виолончелист скрипел и безумствовал, тромбон и труба выводили минималистичные фанфары. Словом, был настоящий разогрев - ни одной медленной вещи русские так и не сыграли. Заканчивали свое отделение забавной вальсовой пьеской, называмой поклонниками "Вовой" (для знатоков - из альбома "Сердца 4-х 33-х"): тромбонист выходит к микрофону с мундштуком от своего инструмента и дует в него него, приоткрывая выходное отверстие. Выквакивается уменьшительно-ласкательное от имени Президента.

Дмитриев отчего-то представил Тирсена "французским Алексеем Айги". Когда заморский гость вышел на сцену со своим ансамблем, в голове пронеслось сравнение с Бреговичем, виденным на той же сцене весной. Кинокомпозитор, опирающийся на акустический звук, умеренно осовременивающий национально привязанную традицию и столь же воздержанно пользующийся достижениями электроинструментов и рок-бита. И получающий на выходе умеренно-коммерческую и очень внятную музыку - как правило, чрезвычайно годную для кино. Так с Тирсеном, так с Айги - только на месте этнического материала у него стоит наследие мирового минимализма. И пока его ансамбль играл, думалось, что вот, весьма неплохо. А когда заиграл Тирсен, стала видна принципиальная разница.

Маэстро в мятой маечке открыл концерт треньканьем по детскому металлофону, подхваченным медовыми скрипками и альтами. Он менял: скрипку, фортепиано, детские духовые гармошечки. Музыка проникновенная, нежная, весомая, лиричная - такая как надо, и про ее денежную подоснову вспоминаешь лишь тогда, когда ловишь себя на мысли, что сердце она не царапает нисколько, а только ласкает слух. Он вряд ли новатор - сплетать портовый бретонский аккордеон со скрипками - для этого не стоит быть авангардистом, ну, а он и не пытается. Зато когда из-за угла выниривает необыкновенная, флейтово-свистящая электрогитара или внезапно вступающие барабаны, ароматное благолепие его музыки приобретает еще и островатый оттенок. В плюшево-чердачные миры неровно, боком вваливается громыхание железа.

Тирсен подбрасывает в топку концерта драматичности - заставляет петь себя и своих музыкантов, подводя их по одному к микрофону. И он, и они поют неровно, сипловато,- и выглядят от этого уже как настоящие лицедеи с людной портовой набережной , и от этого опять и опять делается трогательно, и опять не хочется ругаться.
Выйти с концерта, отправиться пить кофе, позабыть к черту все дела. Хватит внутренних революций и фундаментальных гениев. Пора жить снаружи, как французы, плыть вниз по ласковому течению именно такой музыки, под аккомпанимент запахов зимнего вечера. Беспрерывно искать свое, и любить его, и отделять от чужого - благая и высокая задача, но без такого вот мороженного она превращяется в суровые будни.
Французское - вкуснее.