Кажется, я никогда, ни у одного музыканта не видела таких добрых глаз - круглых, чуть наивных, словно с рекламы детского мыла. Тем веселее, что принадлежат они свирепому Оркусу из группы Mordor. Прошло два года с тех пор, как у нас в редакции инфернальные мутанты презентовали свою дебютную пластинку - и вот Оркус снова появляется с подарочком: новым диском. А пока диск скачивается из тайной директории, чтобы быть размещенным на Звуках, хозяин Мордора попивает в стенах нашей редакции кофе, попутно размышляя над сменой имиджа, новой концепцией группы и новом альбоме. За спиной у Оркуса открывает дверь случайный посетитель - и тут же испуганно сливается: со спины монстр, усеянный шипами, выглядит действительно устрашающе.
Звуки.РУ: Вы по-прежнему за все это время так и не показали лиц за масками. Почему?
Оркус: Ну почему, кусочки мы уже показывали. Мы сейчас меняемся, становимся ближе к людям. Но это идет от материала из нашего нового альбома: например, у меня не получается новые песни в образе красочного монстра исполнять, я не вижу это так.
Звуки: У нас есть абсолютно четкое ощущение, что группа Мордор - это не только проект красочный и театральный, но и попытка сказать что-то через персонажа, что, в общем-то, всегда было свойственно театру кабуки какому-нибудь, комеди дель арте и так далее.
Оркус: Ну да, мы, в общем, шуты; и те персонажи, которые были, и те, которые сейчас будут, могут несколько больше, чем сами мы. Они свободные.
Звуки: Мы сейчас с тобой общаемся как с кем? С персонажем или музыкантом?
Оркус: Какой сложный вопрос! Одной грани в человеке нет, он же не простой, как палка какая-то. Поэтому сейчас вы общаетесь со мной, а во мне присутствует все. И то зверство, которое мы на сцене демонстрируем, тоже во мне присутствует, и образы, которые каждый себе выбрал, в той или иной степени соответствуют разным сторонам нашей жизни. Мы честные и искренние!
Звуки: Есть такая группа американская - называется G-War. Они тоже обряжаются в маски, костюмы, но говорят, что таким образом выражают, прежде всего, политический протест. Режут Джорджа Буша, Бен Ладена — для того, чтобы все увидели, как монстры пожирают плохих людей. Это такая маскировка — выражение своей позиции через каких-то персонажей. Вот и вы, похоже, пытаетесь через эти страшные образы что-то страшное прогнать. Получается?
Оркус: Я не знаю, насколько получается: это надо спрашивать у тех, кто слушает и ходит на концерты. Но мне хотелось бы, чтобы получалось. Это каждый по-своему воспринимает. У нас есть база фанатская с единым ощущением от нашего творчества, и они ближе всего к тому, что мы хотели сказать. В основном, кто-то воспринимает нас чересчур серьезно, кто-то, наоборот, — чересчур легко, кто-то вообще говорит, что это сатанизм. Стопроцентное понимание приходится на очень небольшую группу людей.
Звуки: Связано ли появление в твоих песнях новой, интимной, интонации с тем, что ты стремишься снять маску, или же что тебя заставляет постепенно открываться?
Оркус: Был такой период в жизни, когда что-то вообще не ладилось, одно за другим. И я, как большинство русских людей, отреагировал на это определенным поведением. И, находясь в каком-то своем личном аду, начал писать, чтобы оттуда вырваться. Большинство песен предыдущих альбомов писались, в основном, головой — это большая разница.
Звуки: То есть, это какая-то автопсихотерапия была?
Оркус: В чем-то — да, оно выплеснулось вдруг прямо из меня. А когда все это оформилось, я понял, что именно этих вещей именно в этом альбоме достаточно, но их петь нашим "циркачным" способом нельзя, поэтому я и хочу немного все поменять. Грим останется, шоу останется, но все-таки это будет человек.
Звуки: Первый ваш альбом мы все восприняли как чисто юмористический акт.
Оркус: В чем-то да, хотя я бы не сказал, что это прямо юмор-юмор.
Звуки: А сейчас - что это?
Оркус: Что пережил за два года — то и есть. Так получилось, не то чтобы это был такой план. За материалом все пошло: мы послушали и поняли, что надо что-то менять, чтобы было комфортно и честно говорить со зрителем. Даже, например, название у песни - "Глаза в глаза" - уже о чем-то говорит. Лирики в ней много, но она, конечно, в нашем стиле. Даже в самый критический момент жизни у меня все оформляется в какой-то средневековый стиль.
Звуки: Увы, самые яркие маски года — не ваши...
Оркус: О, господи! Ну ладно... честно, я знал, что ты спросишь о Pussy Riot. Сложно об этом говорить, здесь две стороны: само это действо и потом суд. И то, и то вызывает примерно одинаковое омерзение. Власть глупа и непрофессиональна.
Звуки: Но при этом сами художественные образы уже растиражированы, как Уорхол.
Оркус: Я согласен, хотя я не вижу за этим какого-то искусства вообще.
Звуки: А что делает искусство искусством?
Оркус: Наверное, ощущение того, что это искусство! Для меня его здесь нет. Я попытался даже послушать их песни, но это акции, политика, какое там искусство?! Я, конечно, не большой знаток современной культуры, но мне кажется, что в каких-то вещах это уж совсем "не оно". Уже близок тот момент, когда у нас акт дефекации начнут называть искусством, я чувствую.
Звуки: Но, если ты помнишь, уорхоловская знаменитая банка супа Campbell в свое время очень широко обсуждалась именно в этом ключе.
Оркус: А я не могу сказать, что я - большой поклонник Уорхола. Хотя надо сказать, что признание или непризнание для каждого отдельно взятого человека не должно быть критерием ценности произведения. Лично мое отношение — в том, что это не искусство, но для кого-то это по-другому выглядит. Для меня это выглядит просто как привлечение внимания к себе, и все.
Звуки: Это - одна из целей, которые преследуют артисты по всему миру. Ключевой вопрос: что для тебя важно высказать и как важно себя проявить именно в искусстве? Ты в искусстве - кто?
Оркус: Очень серьезный вопрос. Но мы все-таки и не таким серьезным делом занимаемся, поэтому я никогда об этом не думал. Это просто жизнь, наверное. И я просто получаю от этого огромное удовольствие!
Если кто-то разделяет его со мной, это здорово. Если не разделяет — бывает обидно, но это не главное. Главный вектор — самому получать удовольствие, что-то в этом есть эпикурейское. Когда пишешь песню и она получается — это совершенно особое состояние. Концерт — это масса адреналина. И вообще, в песне получается высказать то, о чем обычно молчишь. Вот это, пожалуй, самое важное. Песня позволяет быть пафосным... когда пишешь, немножко в другой реальности существуешь, не зажатый жизненными обстоятельствами. Это дает возможность приблизиться к абсолютной свободе. Мы же все существуем, зажатые какой-то вежливостью, компромиссами, собственными интересами. Когда пишешь песню, этого нет.
Звуки: Я очень хорошо помню нашу с вами первую встречу, когда ты говорил о том, что сама маска позволяет большую свободу, большую доверительность. Для тебя существуют вещи, которые нельзя выразить через слова?
Оркус: Безусловно, но сейчас возникла обратная ситуация: в какие-то моменты маска стала мешать. Именно из-за того, что в песнях есть чисто человеческие вещи, которые несвойственны той половине, что находится на сцене. Они бескомпромиссные ребята, наши монстры, и им на все, по большому счету, наплевать. А в песнях выясняется, что не наплевать — и поэтому приходится что-то менять.
Звуки: А как это концертно решается?
Оркус: Другие костюмы, другой грим и другая манера пения — последняя уже появилась.
Звуки: Но поклонники же будут требовать не только новых вещей, но и старых. Как это будет решаться?
Оркус: Да в трехголового дракона-то рвануть проще, чем человеком быть. Почему мы изначально и закрасились. Мало кто совсем искренне может говорить, очень мало таких людей.
Звуки: Нас очень поразило, как на концерте, после рычания на сцене, в перерывах между песнями вы говорите: ребятушки, ну спасибо вам, ну какие же вы хорошие... так мягко-мягко. Ощущение, что сыграли пьесу, а потом начинается какой-то разговор с четким пониманием, что только что мы закончили мини-спектакль и сейчас начинаем следующий. И, в общем, весь концерт мы воспринимали как такой калейдоскоп мини-пьес.
Оркус: В принципе, когда я плей-лист выстраиваю, я думаю о какой-то общей драматургии, но каждая песня имеет свой сюжет, и приходится их как-то друг от друга отбивать. Надо успевать перестраиваться. В альбоме перед 11 треком мы сделали паузу секунд в 30 — чтобы слушатель как раз успел перестроиться. Я не могу сказать, что это совсем уж обдуманно — скорее, по чутью. Хотя, раньше мы вообще не разговаривали: я сурово вышел, сурово спел, сурово ушел. А потом появилась внутренняя потребность разговаривать. Был у нас концерт в Самаре, маленькая сцена, там поешь глаза в глаза. Там мы общались с публикой, отвечали на вопросы — удивительное дело!
Звуки: А как вас собратья по цеху воспринимают?
Оркус: А я, честно говоря, не знаю...
Звуки: Ну вот когда вы выступаете в сборном составе какого-то фестиваля, вы же абсолютно выбиваетесь из этого ряда — и визуально, и музыкой — сметает нафиг. Как вы с этим живете?
Оркус: У меня есть какая-то идеализация внутренняя. Общаемся мы со всеми тепло, есть какие-то близкие друзья. Вопрос публики волнует больше: когда, например, народ приходит на Чайф, а тут выскакиваем мы такие. Конечно, на первых порах мы были готовы к помидорам. Да и сейчас — есть публика, которая нас знает и ждет, а есть та, которая начинает офигевать. Потом кто-то заводится, кто-то нет. Но потихонечку публика "ломается", и это видно. Люди начинают реагировать достаточно живо. И это один из аспектов, почему яркий грим сейчас начинает уходить — человек не понимает, что происходит, он сначала же хочет понять, что это и откуда это.
Звуки: По-моему, КиШ в какой-то момент вам стали очень близки. Кстати, сейчас наши тяжелые рокеры стали почему-то очень серьезными становиться...
Оркус: Конъюнктура такая, наверное. Занавес открылся, свобода посыпалась, и люди стали делать то, что хотят. Сначала у меня было такое ощущение, что мы горы свернем. А потом началась работа, и тут даже для самых маститых артистов появляются определенные ограничения. А как воспримет публика? А что она скажет? А если так? А если эдак? У нас, по-моему, так: в роке либо герой должен быть, либо рубаха-парень.
Звуки: Мы отчетливо понимаем, насколько тебе вообще непросто дался этот шаг, и на тот момент, когда группа только начиналась, это вообще чувствовалось очень сильно. За всем вашим драйвом чувствовалась неуверенность. Сейчас вы уже доказали, что это имеет право на жизнь, поклонники у вас есть — ага, зафиксировали. И тут ты говоришь, что тебе скучно и меняешь стилистику.
Оркус: Не скучно. Но просто — сколько можно? У меня театральное прошлое, у музыкантов музыкальное прошлое... мы знали, что придется долго и с трудом преодолевать много всего, дай бог, чтобы хватило сил. Пять лет нам в следующем году, а не меняется в мире только камень. И потом, мы стали этим заниматься, чтобы делать вообще то, что мы хотим. Что хотим играть — то и будем. Это дает нам полную свободу. Мы стирали имена, чтобы не было никаких ассоциаций.
Звуки: Но сейчас, получается, вы опять стираете имена.
Оркус: Нет, Мордор останется Мордором, просто чуть изменятся герои. Имена останутся как были. Поменяется содержание — но герои ведь тоже живые, они тоже меняются.
Звуки: Так мы тебя сейчас представляем как кого — как персонажа или как тебя?
Оркус: Мы пока имена не раскрываем. Рано :)
Звуки: А в какой момент можно будет вскрыться?
Оркус: Мне кажется, это естественно произойдет — этот момент либо настанет, либо не настанет. Это не план какой-то.
Звуки: Есть же определенные условия, при которых это произойдет или не произойдет. Так что должно произойти?
Оркус: Я не знаю, мне кажется, это действительно будет незапланированно, каким-то естественным путем.
Звуки: В силу того, что вы все достаточно сильные инструменталисты и авторы, у вас всех есть истории в чужих проектах — и все эти проекты достаточно различаются. Да и сами по себе вы — видно, что у каждого какой-то опыт за плечами, у вас три разных мировоззрения в группе. Есть ли какая-то композиция или какой-то момент, над которым вы работали втроем и который сложен из этих трех частей паззла?
Оркус: Только из старых альбомов. Мы как-то работаем в основном с гитаристом нашим, Вольфганом. У нас тандем сложился, при этом Омбре Пахаро тоже участвует во всем, но больше как дух-вдохновитель. Не то чтобы мы не даем ему писать, просто все так складывается. Омбре Пахаро приезжает, например, мы посидели, ничего не написали, он уезжает — и бац, я взял и все написал. Он абсолютный проводник для меня. А в старых альбомах он очень много писал.
Сейчас в группе у нас все роли четко распределены. Омбре - добрейшей души человек, Вольфган — это тот, кто нас собирает, а я вокалист, я вообще ни за что не отвечаю, мне можно и нужно все, для куражу. И еще я неусидчивый.
Звуки: Сухой закон существует?
Оркус: Нет. Честно скажу. Пытались.
Звуки: Вот эта история про то, что тебе не хватает усидчивости — в чем конкретно?
Оркус: А я такой человек. Чтобы все было качественно и тщательно - надо сидеть. Я не могу миллион раз сидеть и все отслушивать, мне хочется дальше идти.
Звуки: Получается, что Вольфган сейчас вообще отвечает за аранжировки.
Оркус: В принципе, так всегда было. Иногда он пишет вообще от начала до конца, иногда я могу придумать мелодию, а он — сведение, фишки, итд, бывает, я изначально пишу песню, клавишные, присылаю ему, а он уже это делает развернуто и так далее. Но в принципе всегда аранжировкой в окончательном варианте занимается он.
Звуки: Можешь коротко рассказать историю песни "Выше звезд"?
Оркус: Да что-то приперло просто. Очень много было событий в жизни негативных и даже бредовых. Одно за другим. Она безнадежная, просто в какой-то момент появилось ощущение, что то, что происходит с моими близкими и со мной, это все из-за меня. Я так в это дело уперся, что мне плохо было совсем. А еще была зима. Персональная и тематическая.
Звуки: А когда ты ее исполняешь, что ты делаешь для того, чтобы вернуться в это состояние?
Оркус: А я ее еще пока на концертах не исполнял. Я буду обязательно возвращаться в это состояние, потому что только тогда эта песня будет искренней.
Звуки: А песня "Феромоны" писалась в состоянии маски?
Оркус: Вот не знаю, не знаю. Разные бывают состояния (смеется). Бывает и такое, а что греха таить.
Звуки: Если исходить из позиции родства "Феромонов" с первым альбомом, у нас есть какое-то ощущение, что в тот момент, когда вы начали добавлять элементы кантри, матрешечные и лубочные вещи, вы начали фактически иронизировать над иронией?
Оркус: Возможно. Но ирония второго уровня гораздо интереснее, чем ирония первого уровня. Потому что, как известно, смотреть за наблюдающим интересней, чем наблюдать. Конечно, мы иронизируем и над собой в том числе.
Звуки: Ну, то есть, это попытка опять переосмыслить старый материал с позиций его нынешней ценности?
Оркус: Как-то это очень сложно. Может быть, да — подсознательно. Может, мы что-то изменим и в старых альбомах, сейчас нас вообще просят на английском языке записать песни.
Звуки: А можно поподробнее про английский язык и западные песни?
Оркус: Мы съездили в Германию — это был первый выезд на родину этой музыки. И там, конечно, другое отношение вообще к музыке, а к нашему жанру — тем более. Мы приехали без рекламы, народа в клубах было немного, но реакция была настолько живой, что мы просто обалдевали.
Звуки: Ну, им действительно это нужно. Они ходят в эти клубы, чтобы узнать новое.
Оркус: Да, и, к сожалению, у нас это минус. Такой спектр теряем. Мастодонты собираются, а к остальным все медленно привыкают или не привыкают. Все же зависит от статуса — это тоже наша отличительная черта, увы.
Звуки: А это вопрос обоймы или вопрос контекста? Чайф, например, всю жизнь поют одно и то же, а их не отпускают. У них уже привычная роль, и без "Ой-йо" представить себе группу Чайф невозможно.
Оркус: Такие хиты у всех есть...
Звуки: Дело не в хитах, дело в том, что люди принципиально дальше пишут одно ой-йо.
Оркус: А, так вы об этом. Ну, не все. У всех популярных коллективов есть эксперименты. Чайф просто как-то больше всех держатся в этой "своей" колее.
Звуки: На самом деле, очень многие люди становятся заложниками своего имиджа.... Ну да ладно. Вы сейчас подошли к такому состоянию, когда энергии еще дофига, но уже начали колебаться часть сценическая и часть образная. Что для тебя может быть переходом на следующую музыкальную ступень? Сейчас мы видим, какие вещи у вас в новом альбоме четко отличаются от старого: вы стали свободнее использовать выразительные средства, сам аранжировки стали гораздо свободнее. Во-вторых, ты перестал петь зажато, у тебя пошел стадионный звук. Клавишные внезапно вышли на передний план, раньше было очень сильно слышно гитарную секцию.
Оркус: Мы стали много работать над сведением, клавиши есть везде — просто очень сложно совместить тяжеленный звук и клавиши. Но сейчас мы постарались, чтобы было слышно все, и особенно чтобы клавиши не пропадали. Это большая и важная для нас работа, клавиши нас стилистически очень здорово отличают. Хотя мы и минималисты в их плане. Появилось больше свободы у всех: экспериментировали, пытались что-то нащупать, вроде бы, появился свой стиль.
Звуки: А свобода НЕ заигрываться?
Оркус: Конечно, присутствует. Не идти на поводу у каких-то шаблонов, причем нами же самими придуманных, сложнее всего. Многие на это попадаются.
Звуки: Очень порадовало, что появился женский вокал: это хорошая, свежая нота, и она к тому же очень неожиданная. Представить себе девушку на сцене в такой компании, конечно, сложно.
Оркус: А хотелось бы, кстати. Может быть, в Москве на концерте, если сил и средств хватит, мы попробуем и оркестр вытащить, и девушку — и не одну.
Звуки: И съесть ее там же.
Оркус: Нуу, не надо так сразу раскрывать все наши секреты. Это надо тихонечко делать.
Звуки: Когда вас в ближайшее время увидим и где?
Оркус: 16 ноября - на презентации. А до этого мы колесим по городам и весям. Постараемся сделать что-нибудь угарное.
Дата образования:
1 января 2008
1972 – В 1972 родился Лиам Галлахер (Liam Gallagher), вокалист группы Oasis »»
Leonard COHEN (1934)
Jesse Ed DAVIS (1944)
Stephen Edwin KING (1947)
Don FELDER (1947)
Phil TAYLOR (1954)
Frederic BEIGBEDER (1965)
Ольга АРЕФЬЕВА (1966)
Faith HILL (1967)
Liam GALLAGHER (1972)
Lindsey STIRLING (1986)