Мерзкая московская полуосень-полузима 12-летней давности. Недавно размежеванный на две половины "Олимпийский"; одна из половин серьезно забита народом; большой концерт "русского рока" - свадебного генерала на женитьбе демократов со всесоюзной собственностью. Но о таких вещах тогда никто даже не намеревался думать - ни музыканты, по-щенячьему возрадовавшиеся тому, что "можно", ни народ, тоже почувствовавший, что "можно" и пока не допонявший, что же ему все-таки нужно, когда "можно".
Народ радуется вовсю, особенно на выступающей неожиданно первой "Алисе", и на всенародно-хороводном "Чайфе", как раз тогда залудившем свое эпохальное ой-е-ханье. Курсанты машут своими остоп...шими фуражками, благо в зале темно. Девицы в партере, не стыдяся известной потливости, с легкостью забираются на загривки кавалеров. Но все - от курсанта до девицы - не радуются и не прыгают во время выступления молодой свердловской группы, плотно, однако, знакомой завсегдатаям студии "Колокол" в Старопанском. Четверо интеллигентного вида молодых людей отыгрывают свою программу при полной апатии зала и столбняке в партере. Цинично-изощренным "Пулемет Максим" и "Декаданс" с только что записанного альбома публика не выказывает никакого отклика, и аплодисмента тоже не уделяет. И только относительно известные "Гномы-каннибалы" и "Инспектор По..." вызывают некоторое оживление. По прошествии где-то 4 лет, когда первый период, остроумия, эклектики, декаданса и непонятости будет позади (это произойдет в Зеленом театре ЦПКиО, когда Глеб окончательно слезет со своего знаменитого стула), "Агата Кристи" выпустит два своих самых успешных альбома - "Позорная звезда" и "Опиум", все те же девицы признают в Глебе Самойлове долгожданного "очаровательного принца", и визг будет стоять истошный, а песни про смену коня и бродячих лесных санитаров обретут статус тех идей, что скрепляют нацию.
...В отличие от отвергнутого ("Ты че, самый умный?") людьми "Декаданса", и сравнительно малоизвестного "Второго Фронта", "Коварство и Любовь" во времена, о которых идет речь, пользовался известным магнитофонным спросом. Записанный в Свердловске в 89-м и появившийся в студиях звукозаписи где-то в районе 90-го, этот альбом, проскочил, как "заяц" в сломанный турникет в метро, в узкий временной коридор на рубеже смены белья - простите, эпох,- когда советскому року было круче всего хорошо. Помимо разрешительного "хорошо" было "хорошо" и сугубо творчески, и разноплеменные - от электронного "Телевизора" до петрушек с саксофонами из ансамбля "Дети" - но как один безумно талантливые молодые оболтусы цвели пышным цветом. "Коварство и любовь", с его хард-роковым гитарным драйвом, не свойственным более не одному альбому "АК", более походил не на свердловскую сцену, но московскую рок-лабораторию: с ее дуремарами из "Рукастого перца", "Дианы", ныне осоловевших от клубной жизни "Ногу Свело" и прочая, и прочая. Несмотря на непременную ипохондрию, декадентство и сплин, это - самый светлый и жизнеохочий альбом "АК".

Открывает его перетянутый по ленд-лизу со "Второго фронта" отрывистый "Инспектор По...", музыкальный гибрид венского вальса с фашистским военным оркестром, марширующими по Вене под "Ein Heller und ein Batzen...", и устрашающей воображение гитлерюгендов страшилкой в рефрене: "Он вобьет в ваш хобот меченый гвоздь!". Песня-речетатив, сродни "Скованным" "Наутилуса", песня-слоган, товарищи! Песня-клизма: жизнь бы, товарищи, нарисовать с кого - с товарища Дзер-жин-с-ко-го!!!
Затем - "Viva Kalman!",- возможно, самая "тяжелая" песня "АК" и уж точно дюже автобиографичная:
"Белый клоун, белый мученик
Ради смеха пьяно-жгучего
Будет издеваться над собой...
...Кто изгибал на арене спину
Тот испытал, что такое сила..."
Чем еще примечательна "Viva Kalman!" посреди других детективов "Агаты Кристи", так это вожделенным в советском краю "качем", какового мало в епархии одно-двухструнного щипачества Вадима Самойлова.
Далее мы выделим целый надел из песен, носящих явный антисоветский, диссидентский, безнравственный и низкокультурный характер,- то есть наделенных всеми необходимыми качествами, за которые люди любят "советский рок". Песен, прямо входящих в открытый конфликт с устоями общественной нравственности: "Да, я знаю, я спокоен: все такие, как я!"
Открывает этот "блок ракенролов" "Африканка" - веселый шлягер с экзотической мелодией, выставленной перед строем бас-гитарой Глеба и припевом, полезным, когда нечего сказать глупой сверстнице: "Ja ja ja naturlich, danke schon junge Frau. Ja ja ja naturlich, Meine kleine junge Frau!" Завершает композицию потно-негритянская мелодия из "Рабыни Изауры", доставленной в виде гуманитарной помощи то ли из Бразилии, то ли из Папуа - Новой Гвинеи.
4-я песня, "Сытая свинья" - апофиозище этой пластинки: "Толстая ленивая серая кошка развратно заползает ко мне на колени
Она совсем такая как ты, а горечь утрат - субъективная блажь
Ведь если не купишь - так точно продашь
Я знаю, я спокоен - все такие, как я
Да, я сытая свинья, ... просто сытая свинья
Я в грязной луже лежу, но ты не трогай меня, ведь эта лужа моя!"
Номер пять - первый из канканов этого альбома "Танго с дельтапланом" - очень хорош как вытрезвляющее - тем, кто знает, что прапорщик может быть не только в анекдотах: "Но только ночною порой мне снится конвой и солдаты... летай, пока горячо, пока за полеты не просят плату". Ведь канкан под электрогитару - это очень чувственно, канкан под электрогитару танцуют все одинокие лысые мальчики моего роста. То ли дело женатые мальчики, залетные: у них не песни - боевики, вот где драйв по всем правилам хэви-метал. Что ни день, то кухонный "Праздник семьи": "Э-ге-гей, у нас такая заводная семья!
Простая-простая, нормальная семья!"
И, наконец, завершает на минорной ноте это безобразие "клавишный" панегирик на музыку Глеба и слова Михаила Афанасьевича, "Собачье сердце". (По коей одноименной повести в те же времена снимается одноименный фильм, который незамедлительно станет любимым. И вскорости с рабочих мест и из "Ямы" послышится хмельное гавканье: "В очередь, сукины дети!" - и хохот сограждан.)

Вторая половина альбома (именно здесь проходит демаркационная линия на кассете) до первой половины, увы, не дотягивает, и не носит никаких рок-н-ролльно протестных характеров. "Аллергия" - песня-шутка, с хорошим зарядом драйва и гитарным выходом в середине - вполне сошло бы даже для металлистов-шахидов, если прикрыть название группы ладошкой. Текст песни был нарыт в книге П. Карпова "Творчество душевнобольных" (а далее - Стругацких), и стоит зазубривания, для воспроизведения про себя или вслух, в минуты, когда "весь мир - навоз":
"В кругу облаков высоко
Чернокрылый воробей
Трепеща и одиноко
Парит быстро над землей.
Он летит ночной порой
Ярким светом освещенный
И ничем не удрученный
Все он видит под собой.
Гордый хищный разъяренный
И, летая словно тень,
Глаза светятся как день"

Хард-роковый "Канкан" был одно время непременным концертным номером группы, затем растворился из концертной программы ввиду появления более актуальных песен. То же относится и к "Пантере", - еще одной старой свояченице группы, которую не удалось расшевелить ни на "Втором фронте", ни на "Коварстве и любви". "Холодная любовь" и "Кондуктор" - дистиллированный декаданс, почище поэта Белого в шинели Акакия Акакиевича; этакие советские блюзы, в которых нет ничего от блюзовой музыки, зато есть много той самой "тоски". Все печоринщина и лермонтовщина!
Закрывают альбом реприза "Viva Kalman!" - "Viva!" и минорное игристое полусладкое танго без "низов" "Бесса Мэ..."

Над "гусским 'гоком" ныне вовсю потешаются молокососы нулевых годов, успешные абитуриенты коммерческих университетов, еще 10 лет тому назад бывшие обычными "путягами" и "технарями". Самозванные "продюсеры" с грассирующими фамилиями вставляют, одну за другой, скуластым отрочицам возраста первых прокладок затычки с брэнднеймом "'гусский 'гок". Братья Самойловы дают очередной юбилейный концерт в Лужниках. Поют людям песнь про любовь без штанов.
И безо всякого коварства.